Сюрреалисты. Дон Нигро

РАВНО, ЧТО СМОТРИШЬ В ЗЕРКАЛО! Господи, я не впадал в такую депрессию с того момента, как ожило чучело твоего броненосца. Вставить мне в нос рыболовный крючок? Какое это имеет значение? БОЛЬШЕ НИКАКИХ ТАЙН! Мы должны использовать искусство для убийства искусства, что потом возродить искусство. УВАЖАЙТЕ СУП!

      БРЕТОН. Ты понимаешь, так, что по большей части речь твоя совершенно бессвязная?

      ТЦАРА. Слава Богу. Я боялся, что в сказанном мною улавливается смысл.

      ГАЛА. Я думаю, бояться этого нужды нет.

      Картина 4

      Гала, увиденная через окно, залитое дождем

      БРЕТОН. Большую часть вины за трудности, свалившиеся на нас в первые годы, я возлагаю на достойное сожаления влияние одной русской женщины, дочери московского адвоката, которую, по настоянию моего дорогого друга, поэта Поля Элюара, мы называли Галой.

      ГАЛА. Я – двигатель страсти. Я живу в ореховой скорлупе.

      ДАЛИ (смотрит на нее сквозь стекло, очень грустный, с перчаточными куклами на руках, тоже грустными). Гала, увиденная через окно, залитое дождем.

      ЭЛЮАР. Я встретил ее в санатории около Давоса, когда нам было семнадцать. Мы влюбились, а потом случилась трагедия: мы вылечились и нас отправили по домам, меня – в Париж, ее – в Москву. Наши семьи не одобряли наших отношений, но каким-то образом, в разгар войны, Гала, с ее железной волей, смогла уехать из Москвы и через Хельсинки, Стокгольм и Лондон добралась до Парижа. Меня уже призвали, но я был больным поэтом с никудышными легкими, поэтому меня определили писать письма родственникам погибших, а по ночам я рыл могилы. Только мысли о Гале спасали меня от отчаяния.

      ГАЛА. Наша совместная жизнь будет великолепной. Ты станешь великим поэтом, а я буду твоей музой и контролировать деньги. Но знаешь, я думаю, что не нравлюсь твоему другу Бретону.

      ЭЛЮАР. Разумеется, нравишься. Он просто застенчивый.

      БРЕТОН. Нет, она права. Мне она не нравится.

      ЭЛЮАР. Он шутит. Он много шутит.

      БРЕТОН. У меня вообще нет чувства юмора.

      ГАЛА. Бретон был бы симпатичным, если бы не его огромная голова. Словно гигантская репа на шее. Шея у него есть, так?

      ЭЛЮАР. Да, у Бретона есть шея.

      ГАЛА. Ты видел его шею?

      ЭЛЮАР. До меня доходили слухи, что у него есть шея, и я, если честно, им верю.

      ГАЛА. И его нижняя губа, как кусок гнилого помидора. У меня почти возникло искушение соблазнить его, да только он пахнет, как египетское крыло Британского музея.

      БРЕТОН. Я, знаешь ли, могу это услышать.

      ГАЛА. Разумеется, можешь. Иначе зачем говорить? Я не понимаю, как вы вообще стали друзьями.

      ЭЛЮАР. Да, наше с Бретоном знакомство вышло очень странным.

      ЛЕОНОРА. Все знакомства странные. Бог запекает странность в торт.

      ЭЛЮАР. Это произошло в антракте спектакля по пьесе Аполлинера. Драматург только что умер.

      ДАЛИ. С умершими драматургами работать приятнее всего. Они понимают коллективную природу театра.

      (ПИКАССО,