Близнецы святого Николая. В. И. Немирович-Данченко

бы заняла на нем места. Случалось в такие минуты улягутся дети на полу и болтают.

      – Бепи, а Бепи… Что св. Николай – отец нам?

      – А то как же?

      – То же самое, что рыбак Антонио – маленькому Нонни.

      – Да… Только он и другим отец тоже, св. Николай… Его все отцом называют.

      – А почему у нас мамы нет? У Нонни вон старая Олива, у Артуро – Мария.

      – Потому что у нас вместо одной мамы много бабушек. Где же тут маме быть?

      – А когда ты вырастешь, ты будешь ходить под золотым балдахином и петь с кадилом в руках?

      – Да! И передо мной будет banda municipale играть музыку.

      – Отлично. А я… я куда денусь?

      – Ты? А помнишь приезжала сюда такая важная – важная монахиня…

      – Ну.

      – Ты такая же станешь.

      – Я не хочу… Она вся в черном и злая – презлая. Бабушка Лючия рассказывала, что та никому одного сольди ради Христа не дала.

      – Тогда я для тебя другое придумаю.

      – Ну?

      – Я прикажу надеть на тебя зеленое платье, на голову шляпку и чтоб на ней все цветы сразу были, в уши вот этакие серьги.

      – Больше, чем у бабушки Пеппины?

      – Ну вот, что такое твоя Пеппина? На руки браслеты и на ноги красные сапоги и тебя во всем этом поставят на золотой поднос и будут носить на руках. Я под золотым балдахином, а ты на золотом подносе.

      – Как Мадонна! – всплескивала она пухлыми ручками.

      – Да… и у нас много – много всего будет. Ты знаешь, ведь св. Николай очень – очень богат.

      – Как лавочник Джулио?

      – Ну вот, захотела. У лавочника Джулио одних сластей на полках сколько! И на каждой сласти свой ярлычок. Разве можно быть таким? Лавочник Джулио один! Но все – таки и св. Николай богат. Не так, но богат. И у нас будет тележка.

      – Как у дяди Инноченцио? Да… И осел… Ты знаешь, я хочу белого.

      – Хорошо, Пепа. Я тебе куплю белого осла. И даже с султаном над ушами и с бубенчиками.

      И дети в тишине древней базилики погружались в безмолвное созерцание своего будущего величия. Минуты шли за минутами, часы за часами. Из полумрака медленно и таинственно вырисовывались статуи святых. На громадных старых картинах случайные лучи выхватывали то голову мученика, то какого – нибудь римского воина. Из загадочных недр органа, ни с того ни с сего, вдруг раздавалась на всю эту каменную бездну странная мистическая нота, а дети широко, раскрыв глазенки, безмолвно смотрели перед собою. Вот плиты с изображением каких – то полустершихся рыцарей и прелатов. Едва – едва отличишь их лица и шеломы.

      – Ты знаешь, Пепа… Они иногда просыпаются.

      Пепа так привыкла ко всему сказочному, чудному, связанному со старым храмом, что не боится этого и не жмется к брату.

      – Ну?

      – Да… В ночь на Рождество Христово.

      – Это когда у бабушки Эмилии толстую свинью режут и нас угощают.

      – Вот, вот… Тогда все эти рыцари встают. Плиты отваливаются.

      – Зачем