Голуби над куполами. Татьяна Окоменюк

– сам Боб.

      – Плюсую. Жаль, что мы больше не увидим нашего друга Паштета! – с серьезным видом произнес Лялин, и все дружно засмеялись.

      Из-за угла тут же показалась рука Тетуха с выставленным вперед средним пальцем. Убойный аргумент! Оно и понятно: драться – себе дороже, а покинуть «подводную лодку» нельзя – все люки задраены.

      Отца Георгия трудно было вывести из себя. Он отличался спокойствием и библейским терпением, какое бывает в генах только у обладателей многовековой культурной матрицы.

      – Не судите его, братья, да не судимы будете, – прошелестел монах сухими губами. – Душа Павла мается, без веры ей опереться не на что. Ему бы открыть сердце Господу да посмотреть на мир без злости… Вера – это внутренний стержень, помогающий людям пережить глубокие потрясения. Об этом, кстати, и Солженицын писал в своем «Архипелаге», и Гроссман в романе

      «Жизнь и судьба».

      – Блажен, кто верует – тепло ему на свете, – с ироничной улыбкой процитировал Чацкого Бурак.

      – Господь любит атеистов. Они не грузят его своими проблемами, – хмыкнул опер.

      – В окопах атеистов нет, – философски заметил Русич. – Когда беда случается, человек ищет точку опоры. Ежели у него все ладно, он в церковь не ходит, посты не соблюдает, не молится, не исповедуется, не причащается, Закона Божьего не знает, Библию не читает, а потом удивляется, что Господь ему не помогает.

      Что же до Павла, то парню просто не хватает любви. Человек – арена борьбы добра и зла. Сам по себе он ни хорош, ни плох, и принимать его надо таким, как есть.

      – Принять мужчину таким, каков он есть, может только военкомат! У остальных есть требования. Да и кому сейчас любви хватает? Тебе, Иван? Тебе, Владик? Или, может, мне? Времена нынче не шибко вегетарианские. Так что ж нам теперь… кидаться друг на дружку? Зарывающемуся человеку необходимо указывать границы дозволенного.

      Поняв, что спор повышает градус напряжения, Бурак решил вмешаться:

      – Вот что, други мои, давайте сделаем перерывчик, позовем Павла и почаевничаем. Интересно, где он сейчас.

      – Бродит по лабиринту, как арестант по Нерчинскому тракту. Не по понятиям ему общаться с нами, козлами валдайскими, – предположил Лялин.

      – Павлуша, э-ге-гей, – сложил Русич ладони рупором. – Мы тебя ждем. Война – войной, а чаепитие – по расписанию.

      Тот сразу же вышел из-за угла, где сидел на корточках, подслушивая речи сожителей. За стол он не сел, а с обиженным видом взобрался на нары, достал крючок, клубок с полипропиленовыми полосками и принялся вязать коврик.

      – Как хочешь! – сдвинул плечом Русич. – Была бы честь предложена.

      Иван достал из металлического шкафа хлеб и изрядно засахаренное варенье, сделал небольшие бутербродики – гулять, так гулять! «Завтра у нас – «родительский день», – сообщил он Лялину, разливающему кипяток по кружкам. – Будет новый подвоз хлеба, чая и, очень надеюсь, варенья. А то у нас с сахаром всегда напряженка.

      Тетух громко сглотнул слюну.

      – Ну что, Вань, теперь ты расскажи о себе, – запихнул Юрий в рот сладкую