Голуби над куполами. Татьяна Окоменюк

дружочек, принеси влажную тряпку, – вздохнул Шепелявый.

      Отделившаяся от серой стены фигура послушно прошаркала в дальний угол. Пашка прищурился. Склад, что ли? А, может, подвал? Да точно подвал: ни окон, ни дверей – сплошной бетонный мешок, опоясанный по периметру ржавыми булькающими трубами. Бурые стены – в унылых подтеках и черной плесени. Под потолком – пыльные, одетые в «намордники» лампочки. Посреди комнаты – длинный деревянный стол с низкими скамьями без спинки, какие обычно ставят на деревенских свадьбах. Рядом еще один, поменьше. На нем – мини-печь с двумя электроконфорками, большая разделочная доска, электрочайник, металлическая посуда.

      К стенам по-сиротски жались четыре пары двухэтажных нар. Если бы на железном каркасе крепились панцирные сетки, их можно было бы назвать двухъярусными кроватями. Но сеток не было. Их заменял деревянный настил, который в местах заключения именуют палубой. Постельного белья на нарах не было. Подушек с одеялами тоже не наблюдалось. На грязных истрепанных матрасах валялись лишь потасканные спальные мешки.

      Весь пол помещения был уставлен картонными и дощатыми ящиками, металлическими бочками и чем-то набитыми мешками из полипропилена.

      – Где я? – простонал мужчина.

      – В тюрьме, братишка! – изобразил пальцами решетку высокий худой тип средних лет, удивительно похожий на киноактера Леонида Филатова.

      – Шо, опять? – охнул он, подобно герою мультика про волка и собаку. Хотел еще что-то добавить, но снова потерял сознание.

      Очнувшись, Павел обнаружил себя лежащим на нижних нарах поверх сбитого в ком туристического мешка, от которого разило, как от помойки. У стены напротив какие-то странные персонажи пытались привести в чувство мужика в дешевом спортивном костюме и белых китайских кроссовках. Сами персонажи были похожи на ряженых с карнавала.

      Один был в черном, до пят, подряснике с длинными узкими рукавами и наглухо застегнутым воротом. На талии – узкий кожаный ремень. На голове – мягкая черная шапочка, не то из бархата, не то из велюра.

      «Монах, – определился Пашка с его «статусом», – только изрядно потасканный: сутулый и худой, как жердь. Под глазами – черные провалы. Из-за отсутствия нескольких зубов шепелявит. Жидкие рыжеватые волосенки зализаны назад. Пегая бородка полностью закрывает висящий на груди крест. От настоящего пилигрима не отличишь».

      Второй, дядька партизанского вида, вызывал острое сочувствие. Был он каким-то заторможенным и потерянным. Глубоко посаженные водянистые глаза холодно блестели из-под косматых бровей. Волосы были сбиты в кудель. Седая щетина на щеках и подбородке выглядела как плесень. Бледная до синевы кожа, бескровные губы, цыплячья шея с острым кадыком свидетельствовали о крайней степени нездоровья. Обряжен он был в истрепанную байковую рубаху, не имеющую ни пуговиц, ни манжет. Остатки брюк, открывающие худые, в язвах, ноги, пузырились на коленях. На ногах – короткие войлочные сапожки с дырками, через которые наружу торчали грязные кривые пальцы. «Ну, этот, скорее всего, играет Зомби», – решил Павел, переводя взгляд на третьего, похожего на киноактера Филатова.

      Вот он-то как раз оставлял простор для воображения. Тонкое лицо, умные глаза, гладкий, без единой морщины, лоб, породистый нос с аристократической горбинкой. Разбавленные сединой волосы схвачены в хвост аптечной резинкой. Мужчина был элегантен, несмотря на застиранную до асфальтовой серости рубашку, потертые брюки и засаленную костюмную жилетку. В комплекте с ними неплохо бы смотрелась изъеденная молью бабочка, но ее почему-то не было. «Разорившийся аристократ? Кто-то из свиты Воланда? Артист погорелого театра? – мучился Пашка в догадках. – Что эта труппа здесь делает? А главное – что делаю здесь я?».

      Почесав ушибленное место, содрал запекшиеся корочки. Теплая липкая субстанция обагрила пальцы. Увидев кровь, Павел мгновенно вспомнил события минувшего вечера.

      Он направлялся к Лильке на «перепихон». Прыгнул к «ямщику» на переднее сидение – на заднем уже кто-то сидел. Попутчиков не разглядывал – был погружен в раздумья. Через десять минут езды услышал за спиной странный треск, почувствовал острую боль в районе шеи и отключился.

      «Вроде, без драки обошлось. Когда ж я по черепушке успел огрести? А, может, меня сюда с высоты сбросили? Дверей-то нигде не наблюдается».

      Мужчина поднял голову. Под потолком зияло забранное решеткой круглое отверстие вентиляционной системы. Чуть ниже, через каждые два метра вдоль всей стены торчали мощные ржавые крючья с наброшенной на них ниткой толстого черного кабеля. «Крепко вмонтированы. Можно спокойно вешать свиные туши, а при нужде и самому повеситься», – невесело подумал он.

      И тут его взгляд зацепился за примыкающую к стене металлическую платформу, опасно зависшую на девятиметровой высоте. «А если это – пресс, и сатанисты проводят здесь черную мессу? Тогда – тухляк реальный».

      Он живо представил себя лежащим на полу, беспомощно взирающим на опускающуюся на него платформу. Вот та достигает цели, со скрежетом размазывает его по бетонному полу, и шнырь Владик привычно бежит за тряпкой, дабы вытереть мокрое место, оставшееся от раздавленной