Дети войны. Евгений Николаевич Стребков

С запада все сильнее доносилась канонада приближающегося фронта. По разбитым улицам поселка, утопая в грязи, двигались колонны отступающих войск Красной Армии.

      Не обращая внимания на холод и дождь, Зина с запелёнатой Люсей на руках стояла у калитки своего дома, рядом дед Проша обеими руками прижимал, жмущегося к нему пятилетнего Леню, бабушка Наташа с внучкой Надей, Маруся с маленькой Галей. Им было страшно. Сегодня войска оставляли Будогощь, впереди ждала неизвестность. Они смотрели на измученных, грязных солдат, проходящих по улице мимо их дома. Лица бойцов были понуры. Шли молча, только слышалось чавканье грязи под солдатскими ботинками, да тяжелое дыхание.

      Дед Проша, прикрываясь руками от промозглого мелкого дождя, закурил цигарку.

      – Эй?! Служивые?! – негромко крикнул он, – Надолго-ль нас германцу оставляете?!

      Несколько бойцов, шедшие с края, обернулись. Один, невысокий, совсем еще мальчишка, махнув рукой, сказал:

      – Молчи, отец, и без тебя тошно!

      Дед, как будто бы устыдившись своего вопроса, опустил голову, левой рукой крепче прижал к себе внука, а правой поднес цигарку к губам и затянулся.

      Бабушка Наташа, словно вспомнив что-то, пошла в дом. Расстелив чистую тряпицу на столе, взяла чугунок с вареной картошкой. Высыпала ее на тряпицу, положила туда еще несколько луковиц, завязала и быстро вышла из дома. За калиткой, сунула узелок в руки одному из солдат, идущих в строю.

      – Возвращайтесь, сынки, быстрее! – скороговоркой сказала она и вернулась к дому.

      К вечеру на улице все стихло. Лишь изредка проезжала лошадь с телегой или проходил одинокий человек. С западной окраины все отчетливей были слышны разрывы снарядов и ружейные выстрелы. Беспокоились за деда Прошу. Он уже больше трех часов назад ушел в сторону железнодорожной станции, как он сказал: «Разведать обстановку».

      Скрипнула дверь.

      – Ты, что-ль, Проша?! – спросила бабушка Наташа, возившаяся в темноте у печки. Электричества не было, электростанцию взорвали, а зажигать свечи или лучину опасались.

      – Да! – крикнул дед из коридора, снимая заляпанные грязью кирзовые сапоги.

      – Ну? Как? Что на станции говорят?

      Дед, снял с головы картуз, прошел к рукомойнику. Вымыл руки, пригладил бороду. Сел на табурет у стола. Бабушка Наташа и вышедшие из комнаты невестки, с нетерпением ждали, что он скажет. Дед, не спеша достал кисет, свернул самокрутку, закурил.

      – В общем, так! – начал он, выпуская изо рта сизый дым, – Дело поганое! Наша армия ушла.

      Он немного помолчал:

      – В общем, в это самое, с минуту на минуту здесь будут германцы! И самое плохое, знающие люди говорят, что будут весь урожай у людей конфисковывать.

      – Хотя? – он глубоко затянулся и выпустил дым, – Германец, нация культурная, но…

      Он опять затянулся.

      – Что – «но»?! – не выдержала бабушка.

      Дед выпустил струю дыма, плюнув в ладонь, загасил окурок:

      – Я говорю,