Дети войны. Евгений Николаевич Стребков

немного подумав, произнес:

      – Ihr Madchen жи-вой! (Ваша девочка жива!)

      Бабушка Наташа осторожно подошла к кровати, где лежал сверток, и посмотрела на него. Оказалось, что это был запеленатый ребенок. Она быстро развернула его. В нем лежала маленькая Люся. Шея ее была перевязана бинтом, глаза закрыты. Бабушка вопросительно посмотрела на денщика.

      – Sie schlȁft! (Она спит!) – сказал он, затем показал на шею, – Sie operierten. (Ее прооперировали).

      – Ей, что операцию сделали? – неуверенно спросила подошедшая Зина.

      – Ja! Ja! (Да! Да!) – закивал головой немец.

      – Nicht entfesseln Hals! (Не развязывать шею!), – громко сказал немец и, показав два пальца, добавил, – Zwei Tage! Sie verstehen mich?! (Два дня! Вы меня поняли?!)

      – Да, да, ферштеем вас, господин солдат, – торопливо сказала Зина, она когда-то окончила педагогическое училище и немного понимала по-немецки, – Цвай таге повязку нихт трогать!

      О-о! – заулыбался немец, посмотрев на женщину, – Du wirst bald gut sagen menschlich! (Ты скоро будешь хорошо говорить по-человечески!)

      Убедившись, что его поняли, денщик достал трубку и собрался уходить, затем остановился и, обращаясь к Зине, сказал, показывая, на стоящий, на столе бидончик:

      – Es ist Milch für Mȁdchen! (Это молоко для девочки!)

      Через час Люся проснулась и заплакала. Зина, взяв ее на руки, приложила ее к груди, ребенок с жадностью стал сосать. Наевшись, Люся опять уснула. Всем стало ясно, что все будет хорошо.

      Утром, как обычно пришел денщик и поинтересовался состоянием здоровья ребенка. Затем, сев на лавку рядом с Зиной, достал фотографию и долго рассказывал о своей семье.

      На следующее утро, зайдя к ним, он приказал Зине снять повязку с шеи ребенка.       Она осторожно развязала бинты. На шее Люси с левой стороны виднелся розовый шрам. Опухоли не было.

      – Sehr gut! (Очень хорошо!) – медленно сказал денщик. Достал, завернутый в бумажку, белый порошок и, протянув Зине, сказал, – Gib ihr Pulver! (Дай ей порошок!)

      Зина, высыпав порошок в ложку, добавила туда молока и влила все в маленький ротик Люси. Ребенок сморщился и заплакал.

      Денщик заулыбался:

      – Wie heiβt mein Patenkind? (Как зовут мою крестницу?)

      – Люся, – помолчав, сказала Зина.

      – Люсья! – повторил немец, как будто хотел запомнить.

      Постоял немного и, почему-то грустно сказав, – Das Wird schon werden! (Все будет хорошо!), – Вышел из комнаты.

***

      – Бабушка Лю! Бабушка Лю! – трясла Людмилу Ивановну за руку правнучка Дашенька, – Ты чего молчишь?

      – Просто задумалась немного!

      – А, что дальше было! Ты не умерла?

      – Да, как видишь! – засмеялась прабабушка, – До сих пор жива-живехонька!

      – Ну, рассказывай дальше! – прижавшись к ней, сказала Даша.

      – А, что дальше? После того как денщик меня принес, вроде ожила! Мама рассказывала, что немцы у нас стояли до 20 декабря сорок первого года. Вели себя в доме смирно, так как у нас, как я уже говорила, немец важный жил, а может быть штаб немецкий. Зима была холодная. Пока немцы стояли, мясо, которое в подполе спрятали, не трогали, боялись. Дед Проша промышлял, где, что достанет или выменяет.