Кумач надорванный. Книга 2. Становление.. Игорь Бойков

больно рассуждаешь. Страна-то эта – Афганистан, как ни крути, а чужая. Куда нам других жизни учить, когда у самих всё кувырком полетело. И к чему же приходим? Что не за правое дело сыновья кровь лили? Что захватчиками туда явились? Нет, не могу такого принять…

      – Солдаты воевали, потому что приказ воевать был, – насуплено произнёс Валерьян.

      – Приказами одними жизнь не распишешь. Не по приказам на Руси испокон веку жили, а по совести.

      – Теперь про совесть мало кто вспоминает.

      – Не скажи. Из старших людей её не вытравить. Вот Витьку Игнатенко, к примеру, знаешь?

      Валерьян отрицательно мотнул головой.

      – Пятнадцать лет начальником гидротурбинного цеха был. Золотой мужик. Подшипника за эти пятнадцать лет домой не унёс. А сын его в прошлом году за разбой сел. И какой! Женщину подстерёг в закоулке, дал обрезком трубы по голове, да сумочку вырвал. Видеомагнитофон ему позарез купить хотелось. И вроде парень как парень с виду, в соседнем цеху сварщиком начинал. А вышло? Стыдоба! Витька слёг с сердцем, не мог позор пережить.

      – Действительно жаль человека…

      – Себя виноватил потом. Мол, упустил сына, не доглядел в своё время за ним. А сын – на кривую дорожку.

      Лутовинов приумолк, словно взвешивая, стоит ли продолжать.

      – Вы это к чему? – спросил Валерьян.

      – К тому, что если промеж родных людей разлад начинается, добра не жди.

      Валерьян догадался, куда клонит сосед-рабочий, но оправдываться не стал.

      – Что ж вы, а? Ты из дома ушёл, с головой пробитой лежишь. Отец твой сам не свой – а поговорить по-человечьи… – Лутовинов, бессильный помочь, запнулся, – всё равно не можете…

      – А как мне с ним говорить?! Он же за Ельцина и его банду. Слышать ничего другого не хочет.

      – А если оставить политику? Свет, что ли, клином на ней сошёлся?

      – Что ж мне, про то, что в Москве творилось, молчать? – загорячился Валерьян. – Ну нет…

      Лутовинов опустил грустнеющие глаза.

      – Да понимаю я тебя, понимаю. Не хуже тебя вижу, что Ельцин не в ту степь тянуть начал.

      – Не в ту степь – это вы ещё мягко выразились.

      Лутовинов сгорбился.

      – И Ельцин не в ту степь, и люди волками друг к другу…

      Он понурил седеющую, будто осыпанную пеплом голову, проговорил сокрушённо:

      – Смута…

      – XIV —

      Избиение демонстрации, вопреки ожиданиям Винера, подъёма антиельцинского движения не предотвратило. Вероломство и жестокость ОМОНа потрясла даже равнодушных к политике людей. Избитым сочувствовали, всюду крыли мэрию и генералов, отдавших приказ.

      Плодились слухи, что на Тверской забили до смерти отставного генерала Пескова, ветерана Великой Отечественной войны. Кто-то самостоятельно, без ведома Анпилова, Терехова, других предводителей демонстрантов, пустил по Москве листовки-воззвания. Заборы, стены домов пестрели лозунгами, призывами к восстанию, к мести.

      На волне ширящегося недовольства ожили некоторые из московских райкомов, ячейки на предприятиях.