«В минуты музыки печальной…». Николай Рубцов

таким родным на мачте огоньком!

      Перевезет меня к блондинке Кате,

      С которой я, пожалуй что некстати,

      Там много лет – не больше чем знаком.

      Она спокойно служит в ресторане,

      В котором дело так заведено,

      Что на окне стоят цветы герани,

      И редко здесь бывает голос брани,

      И подают кадуйское вино.

      В том ресторане мглисто и уютно,

      Он на волнах качается чуть-чуть,

      Пускай сосед поглядывает мутно

      И задает вопросы поминутно, —

      Что ж из того? Здесь можно отдохнуть!

      Сижу себе, разглядываю спину

      Кого-то уходящего в плаще,

      Хочу запеть про тонкую рябину,

      Или про чью-то горькую чужбину,

      Или о чем-то русском вообще.

      Вникаю в мудрость древних изречений

      О сложном смысле жизни на земле.

      Я не боюсь осенних помрачений!

      Я полюбил ненастный шум вечерний,

      Огни в реке и Вологду во мгле.

      Смотрю в окно и вслушиваюсь в звуки,

      Но вот, явившись в светлой полосе,

      Идут к столу, протягивают руки

      Бог весть откуда взявшиеся други:

      – Скучаешь?

      – Нет! Присаживайтесь все.

      Вдоль по мосткам несется листьев ворох —

      Видать в окно, – и слышен ветра стон,

      И слышен волн печальный шум и шорох,

      И, как живые, в наших разговорах

      Есенин, Пушкин, Лермонтов, Вийон.

      Когда опять на мокрый дикий ветер

      Выходим мы, подняв воротники,

      Каким-то грустным таинством на свете

      У темных волн, в фонарном тусклом свете

      Пройдет прощанье наше у реки.

      И снова я подумаю о Кате,

      О том, что ближе буду с ней знаком,

      О том, что это будет очень кстати,

      И вновь домой меня увозит катер

      С таким родным на мачте огоньком…

      Философские стихи

      За годом год уносится навек,

      Покоем веют старческие нравы, —

      На смертном ложе гаснет человек

      В лучах довольства полного и славы!

      К тому и шел! Страстей своей души

      Боялся он, как буйного похмелья.

      – Мои дела ужасно хороши! —

      Хвалился с видом гордого веселья.

      Последний день уносится навек…

      Он слезы льет, он требует участья,

      Но поздно понял важный человек,

      Что создал в жизни ложный облик счастья!

      Значенье слез, которым поздно течь,

      Не передать – близка его могила,

      И тем острее мстительная речь,

      Которою душа заговорила…

      Когда над ним, угаснувшим навек,

      Хвалы и скорби голос раздавался, —

      «Он умирал, как жалкий человек!» —

      Подумал я и вдруг заволновался:

      «Мы по одной дороге ходим все. —

      Так думал я. – Одно у нас начало,

      Один конец. Одной земной красе

      В нас поклоненье свято прозвучало!

      Зачем же кто-то, ловок и остер, —

      Простите мне, – как зверь в часы охоты,

      Так