Путешественница. Диана Гэблдон

чуть улыбнулся и согласно наклонил голову.

      – Многие из моих товарищей шли на бой, ведомые любовью к Карлу Стюарту или верностью к нему как к единственному законному королю. Однако я, и вы в этом не ошиблись, не относился ни к кому из них.

      Затем шотландец прервал объяснения; Грей печально посмотрел на шахматную доску и начал:

      – Я говорил, что переживал тогда нечто похожее. В той битве я потерял друга.

      Он удивился сам себе: почему вдруг он заговорил о Гекторе именно с этим человеком, тем, кто бился на смертном поле, прокладывая себе путь мечом, может быть, тем самым мечом, что…

      Однако Грей не мог заставить себя замолчать: ведь ему не с кем было поговорить о Гекторе. Он мог поведать свои сокровенные тайны лишь Фрэзеру, уверенный, что тот никому ничего не скажет.

      – Мой брат Хэл… заставил меня посмотреть на тело, – неожиданно произнес он.

      Он посмотрел вниз, на палец, где светился синий сапфир Гектора, похожий на тот, что нехотя отдал ему Фрэзер, только поменьше.

      – Он сказал, что я обязательно должен увидеть его, что, пока я не увижу друга мертвым, я никогда полностью не приму его гибель. Если не осознаю, что Гектор, мой друг, действительно меня покинул, то буду вечно страдать. Когда же я посмотрю на тело и пойму это, то буду горевать, но горе пройдет – и я о нем забуду.

      Грей жалко улыбнулся и посмотрел на Фрэзера.

      В каком-то смысле брат оказался прав, но не вполне. Может быть, со временем Джон Грей смог пережить потерю, но забыть Гектора так и не сумел. Да и как он мог забыть друга, увиденного в последний раз: тот недвижно лежал, рассветные лучи освещали его восковые щеки, а длинные ресницы опустились так, словно Гектор спал. Его голова была почти отделена от шеи, и в зиявшей ране виднелась гортань и крупные сосуды.

      Они долго сидели и молчали. Фрэзер лишь залпом осушил свой стакан. Грей, не говоря ни слова, в третий раз налил им обоим портвейна и вновь опустился в кресло.

      – Как вы полагаете, мистер Фрэзер, жизнь ваша тяжела? – поинтересовался он.

      Джейми Фрэзер встретился с ним взглядом, помолчал, похоже, решил, что собеседником движет исключительно любопытство, и разрешил себе расслабиться. Он откинулся в кресле, медленно разжал кулаки и стал разминать правую руку, сжимая и разжимая пальцы. Грей заметил, что рука несла на себе след от старой раны: была покрыта шрамами, а два пальца оказались скрючены.

      – Думаю, не слишком, – медленно проговорил шотландец, по-прежнему спокойно глядя на начальника тюрьмы. – Мне кажется, тяжелее всего в жизни – тревожиться за тех, к кому мы не в силах прийти на помощь.

      – А разве не когда нет рядом того, на кого мы хотим потратить свою любовь?

      Заключенный не сразу дал ответ. Возможно, он разбирал позицию на шахматной доске?

      – Нет, это пустота, – наконец сказал он. – Но не тягость.

      Стояла ночь, в крепости было очень тихо.

      – Ваша жена… вы говорили, что она была целительница?

      – Была.