Эхо прошлого. Диана Гэблдон

а страдает от острого приступа столбнячных судорог, но, к счастью, схватка оказалась недолгой, и женщина, тяжело дыша, мешком повалилась на постель.

      – В прошлый раз было не так, – пожаловалась она, приоткрыв один глаз, пока я прощупывала ее живот.

      – Каждый раз бывает по-разному, – рассеянно ответила я.

      Один быстрый взгляд, и мое сердце подскочило: ребенок больше не лежал боком. Хотя… в головное предлежание он так и не повернулся. Он не шевелился – обычно во время родов дети не двигаются. Мне показалось, что я нащупала его головку вверху, под ребрами Лиззи, но вот как расположено все остальное?

      – Дай-ка посмотрю вот здесь…

      Под одеялом Лиззи была голой. Ее влажная сорочка висела на стуле перед огнем, от нее исходил пар. Кровать не промокла, и я догадалась, что Лиззи, почувствовав, как разрывается плодная оболочка, успела встать, пока не отошли воды.

      Поначалу я боялась смотреть, но, взглянув, облегченно выдохнула. Самое страшное с ягодичным предлежанием плода то, что, что когда оболочка разрывается, часть пуповины может выпасть, и петля оказывается зажатой между тазовой костью роженицы и предлежащей частью плода. Но у Лиззи все было чисто, и быстрый осмотр показал, что шейка матки почти открылась.

      Оставалось только сидеть и ждать, что покажется вначале. Я развязала свой сверток, поспешно затолкав моток проволоки с заостренным концом под груду тряпок, расправила навощенный холст и вместе с тетушкой Моникой перетащила на него Лиззи.

      Когда та в очередной раз истошно завопила, Моника моргнула и посмотрела на низенькую кроватку, где посапывал малыш Родни. Моника взглянула на меня, словно показывая, что все в порядке, затем взяла Лиззи за руки и тихонько зашептала что-то по-немецки, пока та кряхтела и тяжело дышала.

      Дверь тихонько скрипнула, я обернулась и увидела одного из братьев Бердсли: он заглядывал в хижину, и его лицо выражало страх вперемешку с надеждой.

      – Уже родился? – хрипло прошептал он.

      – НЕТ! – взревела Лиззи, резко сев на постели. – Убери свою физиономию с глаз моих долой, иначе я откручу вам яйца! Все четыре!

      Дверь тут же закрылась, и Лиззи, пыхтя, обмякла.

      – Ненавижу их! – выдавила она сквозь сжатые зубы. – Чтоб они сдохли!

      Я сочувственно хмыкнула.

      – Ну, я уверена, что они, по крайней мере, страдают.

      – Вот и хорошо. – В считаные секунды ярость Лиззи сменилась сентиментальностью, глаза наполнились слезами. – Я умру?

      – Конечно, нет! – сказала я, стараясь придать голосу уверенность.

      Лиззи вновь издала пронзительный вопль.

      – Gruss Gott! – воскликнула тетушка Моника и перекрестилась. – Ist gut?[32]

      Я заверила ее, что все в порядке, и спросила, есть ли в хижине какие-нибудь ножницы.

      – О, ja! – ответила она и достала из своей сумки пару крошечных, очень потертых, но когда-то позолоченных ножниц. – Фы это хотеть?

      – Danke.

      – Ч-Е-О-О-О-О-Р-Р-Р-Р-Т-Т!

      Мы

32

Великий Боже! Все хорошо? (нем.)