Секретный агент по морскому делу. Вадим Хитров

чем тебя Лубянов угощал?

      – Пивом, темным таким, на наш квас похоже, только хмельное оно сильно. Так вроде не чувствуешь, а по ногам шибает.

      – Видать, не только по ногам, – буркнул Симолин.

      Дальше допрос продолжил Плещеев.

      – А вы все время сидели с Лубяновым или отходили куда?

      – Да нет, до ветру только. Вернулся, глядь, а уже новая пинта пенится.

      – А Лубянов, он всегда щедрый такой?

      – Ну да, щедрый, скажете тоже, у него положенных-то денег едва допросишься. Квашнин не раз жаловался, даже рапорт хотел на него писать. Но за два дня до того вечера я долги аж за три месяца получил, Квашнин, наверное, тоже, а то откуда деньги бы взялись на попойку.

      – Если Лубянов прижимистый такой, то с чего же он вдруг расщедрился?

      – Не знаю, может от выпивки душа взыграла.

      – Скажите, а вы шпагу всегда с собой носите?

      – Нет, не люблю я этого, не привычен, что я, дворянин какой, мешается только, да и фехтованию не обучен.

      – А если заварушка какая-нибудь?

      – Нож за голенищем куда надежней, и кулаки будь здоров, они у меня похлеще любой шпаги будут.

      – То есть обычно вы шпагу не носили?

      – Так и есть.

      – А откуда у вас вообще взялась шпага, да еще гвардейская?

      – Как откуда? Нам всем выдали перед отъездом, а уж какая она там, я не ведаю, не разбираюсь.

      – Вы понимаете, сколько стоит такой клинок? С чего вдруг вам выдали такую шпагу?

      – Да не знаю я! – с надрывом ответил Касатонов.

      – Значит, вы утверждаете, что обычно шпагу не носили?

      – Не носил.

      – И где же она хранилась?

      – Где хранилась? Так на дому и хранилась, я ее в шкафу повесил, и вся недолга.

      – В ножнах?

      – Ну да.

      – Почему же вы ее взяли в этот вечер?

      – Я знал, что Лубянов будет, а он всегда говорил, чтобы мы при шпагах ходили. Мол, русский офицер не хуже их джентльменов быть должен, а они завсегда при шпаге. Негоже, мол, русскому офицеру безоружным являться. Вот я и надел, чтобы он не ругался.

      – Вы же не офицер.

      – А ему все одно.

      – Это точно ваша шпага? – спросил Плещеев, показывая сломанный клинок.

      – Вот горе-то! – навзрыд вырвалось у Касатонова.

      – Ваша или нет? – настаивал лейтенант.

      – Моя, наверное. С ней я в тот день был, это точно, а до той поры и не вынимал ее толком.

      – Вспомните, это очень важно, для вас, в том числе.

      – Вы знаете, мне кажется, ручка как будто немного другая.

      – Как будто?! И не ручка, а эфес, твою..! Понимаешь, дубина ты стоеросовая, что сейчас судьба твоя решается, – не выдержал Симолин. – Были какие-нибудь особенности на сей шпаге, узоры там или надписи?

      – Да не рассматривал я ее. Говорю, в ножнах висела, – в отчаянии ответил Касатонов.

      – Кто к вам заходил в комнату? Вспоминай, живо! – напирал Симолин.

      – Никто, в общем, горничная разве что, прибрать, и Лубянов пару раз заявлялся.

      – Зачем? – спросил Плещеев.

      – Положено,