Под знаком Амура. Зов Амура. Станислав Федотов

[24] – и тут же спохватился: – О, простите, мадам, увлекся…

      – Я спросила: что сталось с женами декабристов?

      – Одни не выдержали тягот и умерли, а другие живут и даже рожают детей. Der Mensch anpasst sich! Человек приспосабливается!

      Екатерина Николаевна вздохнула:

      – Мне их жаль!

      – У вас еще будет возможность пожалеть их там, в Сибири. – Гау тоже вздохнул. – И, в отличие от нас, кто тоже о них жалеет, но только лишь на словах, вы можете чем-то им помочь на деле. Даст Бог, император смилостивится и вернет их в лоно культуры, но пока что всеми средствами должно облегчить им жалкое существование. Они давно уже поняли всю бессмысленную пагубность своей затеи и давно искупили вину.

      – Вы так думаете? – усомнилась Екатерина Николаевна.

      – Мадам! Двадцать два года каторги убедят кого угодно и в чем угодно. Это же образованнейшие люди! Цвет русской нации!

      – Пожалуй, вы меня тоже убедили. Я постараюсь для них что-нибудь сделать. Если это будет в моих силах.

      – Это в силах генерал-губернатора! Он там высшая власть, разумеется, после императора, – горячо сказал Владимир Иванович и вдруг лукаво улыбнулся: – Но его власть, без сомнения, подчинена власти вашей красоты, вашего очарования.

      Екатерина Николаевна польщенно засмеялась:

      – Не стану спорить, но этой властью злоупотреблять нельзя.

      – Помилуй бог, разве творить добро – значит злоупотреблять?

      В дверь из-за портьеры заглянул слуга:

      – Владимир Иваныч, к вам давешний господин Муравьев.

      Не дав художнику времени на ответ, в мастерскую быстрым шагом вошел Николай Николаевич, даже не снявший шинель:

      – Простите, что прерываю сеанс…

      – А мы на сегодня уже закончили. – Гау быстро развернул мольберт, не давая приглядеться к рисунку: видимо, не любил показывать незаконченные работы. – Продолжим завтра в то же время.

      – Отлично! – сказал Муравьев. – Катенька, приехал из Риги Евгений Александрович, и мы сегодня обедаем у Головиных.

      Уже усевшись в санки и пряча ноги в сапожках под медвежью полсть, Екатерина Николаевна неожиданно спросила мужа:

      – Николя, как ты относишься к декабристам?

      – К декабристам?! – Николай Николаевич так и застыл с поднятой ногой: вопрос застал его врасплох, он даже не успел сесть в санки. Однако сразу вслед за тем занял свое место рядом с женой, тщательно укрылся полстью, тронул за локоть извозчика: «Давай, братец, на Васильевский» – и только после этого повернулся к Екатерине Николаевне. – Декабристы, моя милая, преступники, и я к ним отношусь, как законопослушный гражданин должен относиться к преступившим закон. Хотя среди них было много моих родственников, и кто-то успел умереть в сибирской каторге и ссылке, а кто-то был прощен и продолжил службу государю и Отечеству. Как, например, Михаил Николаевич, в гостях у которого мы с тобой обвенчались. А почему ты спросила?

      – Я подумала: мы едем в Сибирь и можем там с ними повстречаться…

      – Ну,