Репрессированный ещё до зачатия. Анатолий Никифорович Санжаровский

работу вашу будут хранить в библиотеке. Её будут читать! – торжественно пнул он указательным пальцем воздух над головой.

      – Не будут, – уверенно комментирую я. – Кроме рецензента в неё никто никогда не заглянет. А рецензент уже прочёл.

      – Надо быть скромней, молодой человек. Вы назвали свою работу «Мой фельетон». Самокриклама! Ни Кольцов, ни Заславский себе такого не позволили б!

      – Моя дипломная – творческая. Я говорю о своих фельетонах. Почему из скромности я должен не называть вещи своими именами? Хоть я и не Петров, но, судя по-вашему, я обязан представляться Петровым! Тут рекламой и не пахнет, – независимо подвёл я итог.

      Конечно, рекламой не пахло. Зато запахло порохом.

      – И вообще ваша работа нуждается в коренной переделке! – взвизгнул председатель. – О-очень плохая!

      – Не думаю, – категорически заверил я. – О содержании вы не можете судить. Не читали. А вот рецензент читал и оценил на отлично. Я не собираюсь извлекать формулу мирового господства из кубического корня, но ему видней.

      Председатель не в силах дебатировать один на один со мной. А потому кликнул на помощь всю комиссию.

      – Товарищи! – обратился он к комиссии.

      Я оказался совсем один на льдине!

      Пора без митинга откланиваться.

      Перебив председателя, спешу аврально покаяться на прощание:

      – Извините… Что поделаешь… «У каждого лилипута есть свои маленькие слабости». Я искренне признателен за все ваши замечания. Я их обязательно учту при радикальной переработке дипломной! – и быстренько закрываю дверь с той стороны.

      Вылетел рецензент.

      На нём был новенький костюм. Но не было лица.

      – Что вы натворили! Теперь только через год вам разрешат защищаться… Не раньше… Даже под свечками![61] Ну… Через два месяца. Вас запомнили!

      – Океюшки! Всё суперфосфат! Приду через два дня.

      В «Канцтоварах» я купил стандартную папку.

      Какая изумительная обложка!

      Главное сделано.

      На всех парах лечу в бюро добрых услуг.

      – Мне только перепечатать! – с бегу жужжу машинистке. – Название ещё изменить. «Мой фельетон» на «Наш фельетон». И всё. Такой вот тет-де-пон.[62] Спасите заочника журналиста!

      Машинистка с соболезнованием выслушала исповедь о крушении моей судьбы:

      – Рада пустить в рай, да ключи не у меня. Сейчас стучу неотложку. Только через месяц!

      С видом человека, поймавшего львёнка,[63] я молча положил на стол новенькую-преновенькую хрусткую десятку.

      – Придите через три дня.

      Положил вторую десятку.

      – А! Завтра!

      Достал последнюю пятёрку.

      – Диктуйте.

      На этом потух джентльменский диалог.

      Через два дня вломился я на защиту.

      Однокашники хотели казаться умными, а потому, дорвавшись до кафедры, начинали свистеть, как Троцкий.[64]

      Я пошептал Каменскому:

      – Следи по часам. Чтобы разводил я алалы не более десяти минут. Как выйдет время, стучи себя по лбу, и я оборву свою заунывную песнь акына.

      На

61

Под свечками – под ружьями.

62

Тет-де-пон – (фр. tete de pont) – название предмостного укрепления.

63

Поймать львёнка – обокрасть богатого.

64

Свистеть, как Троцкий – нести околесицу.