Репрессированный ещё до зачатия. Анатолий Никифорович Санжаровский

ты!! Что ты!!! Тут такая стратегическая бюстгальтерия. Я вдвое старше тебя. У меня три грызуна, женёнка брюхата четвёртым. Сосчитал? У меня на шее пятеро, а у тебя на шее никого! Одна родинка. А родинка с криком жрать не просит. Ну как я буду с тобой делиться поровну? Согласишься на королевскую десяточку?

      – Идёт…

      Как подбежали адовы холода – я наливщик льда.

      В ту пору масло на заводе охлаждали живым льдом и надо было за зиму запастись таким льдом на целый год.

      И вот я в фуфайке, в кирзовых сапожищах на гибельном холоде наливаю лёд. Льёшь вразбрызг воду из шланга и она тут же замерзает. А вместе с нею в сосульку застываю и я. Вода – то со всей дури временем скачет и на меня. Бандюга ветер не спрашивает, в какую сторону ему плевать.

      И сосулькой всю смену торчишь в дрожи на промозглом ветру.

      «Трусись сильней. Грейся!» – прибегала по временам из детства весёлая подсказка старика Сербина, папинова приятельца.

      Да жара таки что-то не варила меня.

      А помощник кочегара…

      Таскать носилки с углём вдвое тяжелей тебя…

      Стороной я проколупал, что наш Начальничек отряжает в Воронеж на курсы компрессорщиков одного чумрика с тремя неполными классами.

      Я и ахни доблестному Митюку:

      – А тебе не нужны приличные компрессорщики со средним образованием?

      – Ты что ли? Нет! Ты, зелёный помидорянин, завтра запростяк уёрзнешь в газету. А мужику с тремя классами да с тремя пукёнышами[25] бежать некуда. Он вечно будет крутиться в компрессорщиках. А ты, тыря-пыря-растопыря-хмыря, до сблёва умнявый…

      Я обиделся.

      И мы с братом Гришей отрулили от своего Началюги.

      Сбрызнули в райпромкомбинат.

      Делали шлакоблоки.

      А всё свободное время я очумело носился то на велосипеде, то на своих двух кривых клюшках по окрестным деревням, выискивал фактуру для заметок и строчил, строчил, строчил в евдаковскую райгазету «Путь к победе», в «Коммуну», в «Молодой коммунар»…

      Не ушло и году, в мае позвали в область.

      На совещание юнкоров.

      И восходит на трибуну достопочтенный франтоватый Усачёв.

      И говорит с трибуны достопочтенник высокие слова про то, что вот раньше, в войну, солдаты с парада на Красной площади шли прямо в бой. И сейчас есть фронт – новые газеты в недавно созданных сельских, глубинных районах. И сейчас есть бойцы, которых хоть в сию минуту направляй на передовую. В новые газеты.

      И слышит всё собрание покаянный рассказ про то, как приходил я к Усачёву проситься в газету, и про то, как не поверил он в меня, и про то, что вот сейчас он принародно винится, что в прошлом году паяльником он щелканул – проморгал Журналиста и должен сейчас исправляться, и исправляется не иначе, как с данием, то есть с вручением мне почётной грамоты обкома партии «за активное участие в работе советской печати».

      А к грамоте пришпиливается обкомовское направление в село Щучье. В районную газету «За коммунизм».

      Мама совсем потерялась душой, узнав про мои скорые, срочные сборы в Щучье.

      – И на шо ото, сынок, ехать? –

25

Пукёныш – ребёнок.