Бабочки в киселе. Оксана Васильева

время от времени добавлялись громкий мужской и визгливый женский голоса, с упоением выяснявшие подробности личной жизни друг друга. Словарный запас обоих исчерпывался четырьмя местоимениями и тремя общенародными нецензурными существительными, но в использовании производных от них парочка демонстрировала небывалую виртуозность. Около четырёх утра, когда утомлённая ночными бдениями компания уезжала, тонко и тоскливо начинала лаять и подвывать собака.

      И хотя желание Германа порасчёсывать на досуге сердечные раны вполне вязалось с городским антуражем, радостная и тёплая атмосфера музыкальной школы нравилась ему гораздо больше.

      Он закрыл кабинет и понёс ключ на вахту.

      – Герман Владимирович, подождите! – приняв ключ, остановила его вахтёрша Вера Борисовна. – У меня для вас – вот!

      Она зашуршала пакетом и достала оттуда вязаного жирафа на лыжах, с палками в руках и полосатой шапочке с помпоном на голове.

      – Вам на кабинет. Там у Пелецкой бабочка в валенках висела, но я ей сказала – забирайте, я для нового педагога ещё свяжу. У него, смотрите, шнурок на спине, чтобы вешать. Хотите, я сама повешу на дверь?

      – Да, наверное, у вас лучше выйдет. Значит, это ваши звери?

      – Мои. Леонид Андреевич разрешил. А мне и в радость!

      Герман попрощался с вахтёршей, ещё раз кинув взгляд на жирафа. Жираф восторженно таращил на него глаза из-под мохнатых ресниц.

      Леонид

      Оля позвонила и сказала, что Сёму она сегодня на занятия не приведёт, потому что, хоть он и рвётся, но горло красное, и температура небольшая есть. А вот к концу недели они постараются появиться.

      Строкин занялся документами, но никак не мог сосредоточиться, перечитывал каждую бумажку по три раза, потом отложил и встал у окна, думая о том, как быстро мальчик Сёма, непростой мальчик Сёма, ершистый мальчик Сёма стал своим для него и для школы. А ведь всего-то и нужно было – спросить, как зовут его скрипку.

      – Искра, – сказал мальчик и засветился вдруг, как будто и вправду искра зажглась внутри.

      Его, Строкина, первую скрипку звали Танечка, не ту самую первую, с начальных уроков, а ту, с которой пришла любовь.

      Он хорошо помнил субботний день незадолго до отчётного концерта. Пасмурный весенний день с первым в году дождём.

* * *

      Лёнька вернулся из школы к обеду:

      – Ма, я пришёл!

      Мать стояла у окна. Катя, младшая мамина сестра и Лёнькина тётка, которую он звал просто Катя, работала в день.

      Он протопал на кухню, подогрел и похлебал суп. Тишина давила.

      Минут десять Лёнька бесцельно сидел на табуретке и вслушивался в шумы за окном, потом переключился на тиканье часов из комнаты, понаблюдал, как медленно набухает и падает капля воды из крана, и засобирался.

      – Ма, я ушёл!

      Он немного задержался у двери, дожидаясь, что мать откликнется. Она так и продолжала стоять у окна. Он знал, что она не обернётся, но каждый раз ждал.

      На