Двадцать восьмая осень. Паша Сомов

, как пусто стало,

      Залить в себя бы что-нибудь…

      О, чудо – стая закричала,

      И тяжесть отпустила грудь.

      Одинокая берёзка

      Оборвала осень листья грубым ветром,

      Всю неделю мочит ливневым дождём.

      Одинока: рядом ни зелёных кедров,

      Ни других деревьев с золотым огнём.

      Как цвела весною и вгрызалась в почву

      И как зимний холод вновь переживёт —

      Я об этом повесть написал бы точно,

      Только кто ж серьёзно повесть ту прочтёт?

      Пишется

      В глазах узбека, что с метлой под окнами

      Угрюмо бродит, вспоминая дом;

      В глазах бездомных, за плащами мокрыми,

      Ютящихся с бутылкой вчетвером;

      В глазах дворняги, грубо с рынка прогнанной

      Суровым и тяжёлым сапогом;

      И даже в серости простой борщевика —

      Везде единая осенняя тоска!

      …В лесу тоска совсем иной природы,

      Пожалуй, с ней-то мне и по пути.

      Здесь по-другому действует погода,

      Не то что в городе бетонном взаперти.

      Свободный взгляд легко пронзает кроны,

      С отрадою цепляя облака;

      Прозрачные холодные затоны

      Хранит в себе равнинная река.

      Всё по-иному: смотрится и дышится,

      И пишется,

       и пишется,

       и пишется…

      «Я чувствую, что к двадцати восьми…»

      Я чувствую, что к двадцати восьми

      Бег времени ускорился стократно.

      Пускай из грёз я создаю строфу,

      Но всё ж в своём извилистом пути

      Я ничего бы не вернул обратно.

      Уже другими мыслями живу

      (О, как же глуп, не мог увидеть шире):

      Реальный мир – всё то, что видим в мире

      (Не в головах, а только наяву!).

      И зыбки ожидания о нём.

      А потому – плевать, что ты не солнце!

      Не всемогущим, но своим огнём

      Согрей хотя бы то, что удаётся!

      «Ну как дела? Ты вроде что-то пишешь…»

      – Ну как дела? Ты вроде что-то пишешь?

      – Ну да, бывает, иногда пишу…

      Да кто из нас сейчас стихов не пишет?

      Парад имён давно у этой ниши,

      Но за людьми я всё же не спешу

      (Куда слабей моя в том деле прыть),

      Мне для своих и для себя творить

      Достаточно, пожалуй.

       Или нет…

      …Унылый вечер, лезу в интернет,

      О, вот мой стих: не к месту запятая.

      Мда…

      Как-нибудь среди других ночей

      Исправлю это,

       а строка-ручей

      Пускай бежит, пока её ругаю.

      А вот и лень – угрюмая подруга:

      Успеешь, мол, на конкурс до субботы.

      И нищета, озлобленная сука,

      Рычит о том, что завтра на работу.

      «Устав от внутренней тревоги…»

      Устав от внутренней тревоги,

      Что не даёт спокойно спать,

      В ночи по дремлющей дороге

      Иду, держа в руке тетрадь.

      Пишу слова почти наощупь,

      Заря уже едва жива,

      Угрюмо шепчет что-то роща,

      Чернеет в небе синева…

      …С другими чувствами когда-то

      Июльской ночью я бродил

      И в этих пулях звездопада

      Иные мысли находил.

      В них детство полною луною

      Купалось в мути облаков,

      Гулял я с лёгкой головою,

      Без дел, кредитов и звонков.

      А к чёрту… Место ведь осталось

      В отяжелевшей голове

      Для выпавших росой кристаллов

      На в срок не скошенной траве!

      Ведь тишина – сейчас помощник,

      Заря мертва. Тетрадь убрал.

      И этот шёпот чёрной рощи

      Мне, кажется, понятен стал…

      «В мире людей, как виски в бочке дубовой, выдержан…»

      В мире людей, как виски в бочке дубовой, выдержан,

      А после пролит на тихой извилистой тропке.

      Я бы остался (плевать, что снова не выслушан),

      Чем запереться в бетонной унылой коробке!

      …Из солнечных грёз, как сердце из тела, вырезан,

      На