Контуженый. Сергей Бакшеев

воды. Пей.

      Я выпиваю целый стакан, жду, верчу головой, прислушиваюсь. Злата не появляется.

      Спрашиваю:

      – Злата в рейсе?

      – Наша Злата уволилась. И уехала с вещами.

      – Куда?

      – Отсюда. Как устроится, позвонит.

      Новость шокирует. Дениса нет, Антона нет, а я Злате не нужен. Она так и сказала – забудь! И не дала шанс оправдаться.

      Горькая правда гложет изнутри и добавляет боли. Я верчу в руке пустой стакан и концентрирую на нем раздражение.

      – Как это… Как это произошло? – спрашивает Павел Петрович.

      Опускаю руку между колен, чтобы не грохнуть стакан о стену. После долгой паузы отвечаю:

      – Взрыв. Прилетело по нам. Меня отбросило и контузило. Ничего не помню.

      – Ты видел его? Видел Антона мертвым? – выдавливает Анна Николаевна.

      – Я очнулся в больнице. Взрыв был мощный. Сказали, что я единственный выживший.

      Лучше бы я не произносил, что выжил только один. На бледном лице Анны Николаевны появляются красные пятна.

      Она требует:

      – Ты же командир, Данилин. Воспитатели отвечают за жизнь детей, а командиры за жизнь бойцов. Ты в ответе за жизнь нашего сына!

      Что сказать на правильные слова? Лихой вояка Вепрь на упреки отвечал просто. Он кричал: «это война, бля, а не детский сад!»

      Я повторяю только без крика. И только первую часть без мата:

      – Это война. – И добавляю, понурив голову: – Простите.

      – Будь проклята эта война! – срывается Анна Николаевна. – Зачем мы туда полезли? Жили бы, как раньше. Ведь хорошо же было!

      Она закрывает лицо и плачет. Ее плечи трясутся от рыданий. Она не может совладать с нервами и уходит в спальню.

      Павел Петрович горбится. Вздыхает и молчит. Он родом из Таганрога. Там родился писатель Антон Павлович Чехов. Учитель литературы назвал сына Антоном в тайной надежде, что его Антон Павлович, станет новым Чеховым. Антон стал просто Чехом. А теперь и Чеха не стало.

      Я поднимаюсь, прихватываю стакан. Меня не провожают. Выхожу из подъезда и со всей дури швыряю стакан в стену дома. Сломанные ребра отзываются острой болью, но хлопок из стеклянных брызг чуть усмиряет шум в голове.

      Плетусь домой в соседний подъезд. Поднимаюсь пешком на пятый этаж. Как же много ступенек, раньше я их не замечал. Перед родной дверью восстанавливаю дыхание, пульс все равно бешенный.

      Жму на звонок. Шаги, поворот замка и – шокированная счастьем мама.

      Мама обнимает меня, трогает, словно не доверяет зрению, плачет и радуется. Ее слезы вбирает камуфляжная форма. Она ведет меня за руку, как маленького, боится потерять. И не знает, куда.

      На кухне на стене икона. В спальне на ее тумбочке тоже. Раньше икон в доме не было. Раньше дома был я и не было войны.

      Первое волнение проходит. Мама суетится, не знает, чем угодить, кормит и причитает:

      – Как про Антона Солнцева сообщили, у меня сердце остановилось. Но я верила, что ты жив. Ведь ничего неизвестно, и я верила. Потом Злата пришла и сказала, что ты в больнице.