Безликая история. Алексей Сидоренко

не кажется, что ты стал слишком много времени проводить за всем этим?

      – Не знаю, мне не мешает.

      – Думаешь?

      – А в чем проблема?

      – Не нравится мне все это…

      – Да ладно тебе, они нормальные парни, тебе тоже не помешало бы сдружиться со всеми.

      – Они тянут тебя.

      Я знал это. Мое человеколюбие и Лешино были разными. Он относился к людям искренне, и в нем не было внутреннего презрения к окружающим. Я же был маскирующимся мизантропом. Я мог называть человека братом, пил с ним на брудершафт, но далеко внутри за всем этим угаром я ни во что не ставил его. Мне было плевать, дай мне пару месяцев, и я бы не вспомнил, как этого человека зовут.

      – Уж не ревность ли это с твоей стороны? – ответил я ему.

      – Какая ревность, побойся Бога…

      – Я его не боюсь.

      – Я вижу по тебе.

      – А я вижу, что ты всего боишься…

      – Я-то ладно, но о Боге не говори так в этом доме.

      Он завел меня.

      – Ты и сам знаешь, что его нет.

      Он промолчал.

      – Разве не так?

      – Я так никогда не говорил, – эти слова он произносил почти шепотом, хотя его родители уехали час назад с родственниками и дома были только мы вдвоем. – Я лишь говорил, что верю не так, как… – он сменил мысль, – сам-то ты помнишь, что говорил мне о вере, когда делился впечатлениями о Достоевском?

      – Это не совсем…

      Он перебил меня:

      – Веру надо пережить.

      – Знаешь, сейчас мне кажется, что все это большой излишек. Вспомнить того же Раскольникова (мы были единственными, кто прочитал «Преступление и наказание» намного раньше программы). Он убедился, что он лишь тварь дрожащая, ни на что не способное дерьмо, возомнившее себя Наполеоном. Не думаю, что я как он.

      – Думаешь, тебе и проверять не надо?

      – Думаю, я уже все проверил.

      – А не боишься стать Кирилловым?

      – Хм. Он же просто псих.

      – Ты не видишь себя со стороны. Не доведет это все тебя до добра.

      – Ну это все вопрос веры, а мне нужно знать. Слушай, мне все нравится. Правда. Я просто кайфую от всего, что сейчас со мной происходит. Зачем мне это все прекращать, если я просто могу это делать. Мне это никак не мешает.

      Я долго пытался реконструировать последние слова, но именно их почему-то будто отрезало от тела истории. Мне кажется, что сказал я нечто в этом духе, но не уверен, ведь, когда восстанавливаю эти слова, у меня начинает что-то жечь внутри, а виски наливаются тяжестью. Я думал, что он просто завидует мне. Он видел, что у меня все получается, видел, что я могу позволить себе то, что не может позволить себе он.

      Наутро я позвонил Антону, спросил, как прошла поездка с классом (ездили они на турбазу за город). Он скинул мне несколько видео, как кого-то из одноклассников тушили в снегу, как они пытались скрыть следы, оставленные опрокинутым кальяном, как Кирилл и Дамир прыгали в сугроб с окна второго этажа и Дамирка приземлился в чью-то блевоту. Ничего не потерял, заключил я.

      К обеду я распрощался с Лешей,