Раб Петров. Ксения Шелкова

отёкшее после ночной попойки дядино лицо, мутные, белёсые глаза…

      – Вон из нашего дома! – продолжал бесноваться Кристиан. – Убирайся сей же час, пока тебя в Разбойничий приказ не свели! Я уж и вчера хотел тебя поджигателем заявить – да только мать вашу пожалел!

      – Сестре моей тоже из жалости лицо разбили? – спросил Андрюс. И не дав дяде ответить, он продолжал: – Крикните меня вором и поджигателем, если совести хватит; уж кому, как не вам знать, что я к цирюльне близко не подходил. Что я – враг себе?

      – Тебе от меня что надо? – свистящим от ненависти голосом спросил Кристиан. – Кто это сделал, как не ты? Другому никому не нужно было мою цирюльню поджигать!

      – А я говорил, что камни вам так просто не заполучить. Сегодня цирюльня сгорела, завтра – весь дом, и хорошо, если не с вами вместе.

      Наступило молчание; Кристиан переводил глаза с Андрюса куда-то в угол и обратно.

      – Ч-ч-то болтаешь-то? – дрогнувшим голосом переспросил он. – При чём здесь камни?

      Андрюс наклонился к нему. Он приметил, что руки дяди были забинтованы – видно, получил несколько ожогов – значит, возможно…

      – Камни, которые вы у меня из подушки вытащили да в цирюльне спрятали. Чаю, успели их вытащить из огня, да в доме спрятали, пока все на пожар бегали смотреть?

      Кристиан не ответил, но по тому, как он испуганно и растерянно замигал и отвёл глаза, Андрюс понял, что удар попал в цель.

      – Так я вам по-хорошему скажу, дядюшка. Мне этих камней не нужно, нам от них добра мало – но и вам они доброго не принесут. Коли не верите – ну, как знаете, а я вам правду сказал.

      Андрюс стиснул зубы и повернулся, чтобы уйти. При воспоминании о разбитой скуле Ядвиги его дыхание тяжелело от гнева, и он опасался, что не справится с собой. Но перед ним человек – слабый, нетрезвый, ничтожный; он уже наказан и ещё больше наказан будет. Андрюс держал руку в кармане: изумруд, точно предостерегая, пульсировал знакомым теплом…

      – Убирайся! – услышал Андрюс задушенный хрип за спиной. – Убирайся, чёртов разбойник, чтоб духу твоего тут не было!

      – Уйду-уйду, не тревожьтесь. А всё-таки попомните, дядюшка, мои слова: не себя, так хоть отца и жену пожалейте, – не оборачиваясь, бросил Андрюс.

* * *

      Выехали они ещё до света; Ядвига говорила, что ей стало лучше, хотя Андрюс догадывался, что сестра, как всегда, старается родных не пугать и не печалить. Иева с матерью плакали, слушая, как дядя, ещё больше разогретый вином, выкрикивает в окно ругательства, а отец в десятый раз спрашивает: «Где Катарина?» Собрались быстро – там и собирать-то было нечего; те немногие деньги, что нажили Андрюс и Ядвига, одежда, какая на них была, молитвенник, матушкины безделушки. А вот изумруды, похищенные дядей Кристианом, так у него и остались; думая об этом, Андрюс испытывал даже какое-то необъяснимое облегчение, точно сбросил с себя невидимый, но тяжкий груз.

      Старую санную повозку и лошадь Андрюса заставил взять дед; за одну