Мария. Иннокентий А. Сергеев

звука и принимать весну в виде таблеток.

      Я могу сесть на иглу или просто стать взрослым, совершив ритуал.

      Но вот этот день – труба поёт над долиной, демоны с воем разлетаются, бросив своих заклинателей.

      Кем я буду тогда, и где будет то, что было с нами? Ведь всё это было, было с нами, Мария! Ты помнишь?

      Какие ангелы поднимут тогда бокалы за нашу любовь?

      Я валялся с книжкой Джека Лондона, а Мария что-то строчила на машинке. Я почувствовал, что мне холодно, и сначала это было даже приятно, я точно был среди снегов со Смоком и Малышом, но вскоре я понял, что у меня стучат зубы. Тогда я накинул на себя покрывало. Мария что-то напевала. А я никак не мог согреться. Я поднялся, и у меня закружилась голова. Я добрался до кладовки и взял своё одеяло. Я укутался, но холод не проходил. Мария оторвалась от машинки и посмотрела на меня. Потом быстро подошла и потрогала мой лоб. Я увидел, как изменилось её лицо.

      – Ты же весь горишь!

      Она поставила мне градусник. 38 и 9.

      Я лежал под двумя одеялами, а она сидела рядом и с тревогой смотрела на меня. Я выпил аспирин и ещё какие-то таблетки, а Мария поставила чайник, чтобы напоить меня чаем с мёдом.

      Я попросил, чтобы она поставила пластинку.

      – Какую ты хочешь?

      – Би Джиз. "Холидэй".

      Она поставила и снова села рядом. А я лежал и слушал музыку, а в окнах была темнота. Надо зашторить, – сказал я ей. А она кивнула, но осталась на месте. И мне показалось, что нас заносит снегом, а может быть, уже занесло, и мы оторваны от всего мира, и мне хотелось согреться, а я никак не мог, и вокруг была только снежная пустыня. Глаза горели. Я видел её руку на одеяле. Мы слушали музыку. Потом она перевернула пластинку, и мы снова слушали, и она снова смерила мне температуру, и я старался не прижимать руку, но всё равно было 39 и 2. Мне было трудно смотреть, я закрыл глаза, и они были такие горячие, что у меня выступили слёзы.

      Ночью она несколько раз вставала ко мне. Я был весь мокрый.

      А утром она вызвала врача.

      Провалялся я целых две недели.

      Сначала я дочитал Джека Лондона и Грина. Потом занялся исследованием библиотеки. Я вставал на стул и, изогнувшись, читал, что написано на корешках. Нашёл "Сестру Кэрри". Прочитал. Испытал шок, и весь следующий день ничего не читал, только слушал пластинку. Раз десять прослушал, точно. Потом я прочитал Ретифа де ла Бретона, "Шампавера" Бореля, "Фламандские легенды", Эдгара По, новеллы Лопе де Вега, начал было перечитывать "Дон Кихота", и только тогда добрался до Байрона.

      Раньше я к стихам (чужим) относился довольно равнодушно. Разве что, стишок про Бармоглота из "Алисы"… Но Байрон! Я запоминал по десятку стихов за день, то есть, я не старался их учить, они сами заучивались. Я старался растянуть книгу, читал понемножку, а когда Мария приходила вечером, я читал ей, а она слушала. Она сама когда-то здорово читала. И я хотел читать больше, но она говорила, что мне не следует слишком утомлять горло, что я ещё не совсем поправился. Потом я стал писать сам, безбожно подражая своему кумиру.