Крематорий имени Жанны д’Арк, или Что-нибудь да будет. Вадим Панджариди

любил, был помешан на итальянской опере, зарубежном и советском роке. Когда-то он сильно увлекался джазом, но после того, как русский рок вышел из подполья, забыл о нем навсегда.

      Он в детско-отроческие годы по ультимативному настоянию родительницы окончил музыкальную школу по классу баяна. Но считал, что на баяне играют только пьяные гармонисты на деревенских свадьбах в отсталых колхозах. Мама, конечно, хотела, чтобы единственный ее сынуля выучился на пианино, но оно очень дорого стоило: не по карману матери-одиночке. Поэтому он сам позднее освоился довольно сносно бацать на фортепиано. Купил даже ради этого синтезатор-самоиграйку еще одной японской фирмы – «Роланд». Иногда в минуты горестных раздумий он фортепьянствовал, наигрывая для себя в тишине «К Элизе» Людвига ван Бетховена, «Лет ит би» Пола Маккартни и бесконечно любимую им, как говорится, песню всех времен и народов, «Имеджин» Джона Леннона. Это были единственные фортепьянные мелодии, которые он выучил довольно сносно, беря уроки у пожилой концертмейстерши на пенсии, соседки по лестничной площадке. К баяну же он больше так и не притронулся.

      А машина у него уже была: ее подарил первый тесть. Это была бежевая «пятерка», неплохой автомобиль, правда, не без недостатков, присущих всему советскому автопрому.

      Он часто нарушал правила, это получалось как-то само собой. К примеру, даже в свою первую же поездку на первом же перекрестке его полностью обезналичил наглый и жадный гаишник.

      – Денег на вас не напасешься, – тихо выругался Колесов тогда, втихаря засовывая последний стольник в загребущую лапу постового.

      «Пятерку» потом у него угнали. Через месяц нашли, но восстановлению она уже не подлежала. Злоумышленников поймали и позднее посадили, те поначалу выплачивали понемногу, но перестроечная инфляция бессовестно сожрала все деньги.

      Небольшое отступление

      Тем временем…

      Когда он заходил в рюмочную с ласковым названием «Ветерок», местные алкаши, все, как один, замолкали, испуганно уставившись на него.

      Завсегдатаи окрестили эту забегаловку «тюрягой», так как расположена она была на той же улице, что и СИЗО номер один. Кстати, улица носила очень любопытное название – Свободы. Тюрьма не входила в число достопримечательностей Демидова: обычное серое здание с маленькими, глубокими окнами и высоким забором, которое все порядочные граждане обходили стороной.

      Он молча выпивал свою норму водки и также молча, ни на кого не глядя, уходил. Затем продавщица этого питейного заведения выбрасывала на помойку посуду, из которой тот пил, и тщательно вымывала стол и стул, на котором тот сидел.

      Из завсегдатаев никто не знал, как его звали на самом деле, паспорт его, естественно, никто не видел. Его, кстати, у него тогда и не было.

      А как они узнали, что он – мрачный представитель самой «человеколюбивой» профессии? Никому это не ведомо. Сказал, наверное, кто-то из тех вертухаев и цириков,