Движение литературы. Том II. И. Б. Роднянская

алчности просить тебя об этом.

      Ты спрашиваешь – медлю я с ответом,

      и свет гашу, и в комнате темно.

      Медлительной, рассеянной походкой под удивленными взглядами прохожих идет она по шумным городским улицам, с умудренной и грустно-снисходительной улыбкой напоминая случайным встречным о добродетелях бескорыстия и риска:

      Вот звук дождя, как будто звук домбры, —

      так тренькает, так ударяет в зданья.

      Прохожему на площади Восстанья

      я говорю: – О будьте так добры.

      Я объясняю мальчику: – Шали. —

      К его курчавой головенке никну

      и говорю: – Пусти скорее нитку,

      освободи зеленые шары.

      ………………………………………..

      И в магазине, в первом этаже,

      по бледности я отличаю скрягу.

      Облюбовав одеколона склянку,

      томится он под вывеской «Тэже».

      Я говорю: – О, отвлекись скорей

      от жадности своей и от подагры,

      приобрети богатые подарки

      и отнеси возлюбленной своей.

      Да, что-то не везет мне, не везет…

      Это не поза; слово «поза» не подходит к поэту, обладающему такими грацией и тактом выражения; но это – осанка, последовательно сохраняемая и усугубляемая в каждом словесном жесте: «Я объясняю мальчику: – Шали»; «И рассказала я водителю, какая сильная луна»; «Как объяснить тебе приметы того, что делалось со мной»; «Как щедро это одаренье меня тобой!»

      Ключом к достоинствам и недостаткам поэзии Беллы Ахмадулиной может послужить стихотворение «Автомат с газированной водой». О виртуозности, с какой в нем переданы самые неуловимые и мимолетные восприятия, уже говорилось выше. Но сейчас для нас важнее имеющийся здесь своеобразный перечень обетов Ахмадулиной и ситуация, в которой они осуществляются. «Всех автоматов баловень надменный, таинственный ребенок современный» опускает монету в щелку механизма и ловит стаканом шипучую влагу.

      О, мне б его уверенность на миг

      и фамильярность с тайною простою!

      Но нет, я этой милости не стою:

      пускай прольется мимо рук моих! —

      знакомое уже экзальтированное упоение бескорыстием (и житейской неприспособленностью).

      Робея, я сама вхожу в игру,

      и поддаюсь с блаженным чувством риска

      соблазну металлического диска,

      и замираю, и стакан беру, —

      тут и опасности игры, в которую втягиваешься помимо воли, и блаженство риска, возведенное, как мы уже видели, в жизненный принцип, и обязательный, по соображениям этическим, обряд промедленья, предшествующий принятию дара («замираю»), и – в конце концов – утоление из благодатного источника.

      Разумеется, это ни в какой степени не обыденный автомат (или мотороллер, или патефонная пластинка), это символические абрисы предметов и ситуаций, позволяющие разыграть условную драму, изобразить переживание. Но сила переживания «непропорциональна» материалу, переживание мелодраматически нагнетается. Игра оказывается несерьезной, риск