За чертой. Александр Можаев

старушек, потом Носача. Наблюдаем, в каком порядке нужно действовать. Носач хитёр, свои грехи он подал в письменном виде, и что там, на тетрадном листке, никому не ведомо.

      Первым от нас идёт к Никодиму Кудин. Неуклюже перекрестившись, склоняется над Евангелием. Молчит. Молчит и Никодим, ждёт, когда Кудин вспомнит все свои прегрешения.

      – Что ж ты молчишь? – прерывая молчание, первым сдаётся батюшка.

      – А чего говорить?

      В углу на клиросе старушка монотонно читает молитву к причастию, но это не мешает мне слышать происходящее на исповеди.

      – Скажи, что душу тревожит, – подсказывает Никодим.

      – Ничего не тревожит, – отвечает Кудин.

      – Святой?! А я, грешный, тяну из тебя непотребное…

      – Ну, не святой… – наконец близится к покаянному пути Кудин.

      – Так что же душу тревожит? – вновь батюшка направляет разговор в нужное русло.

      – Ничего не тревожит… – пожимает плечами Кудин.

      – Пшеницу с колхоза воровал? А прелюбодеяния?.. – зная слабые места Кудина, подсказывает Никодим.

      – Да это разве грех? – искренне удивился Кудин.

      – Грех.

      – Эх, батюшка, что для тебя грех, для казака – доблесть!

      Беседа длится – служба затягивается. Носач уж накрыл в клубе Верхнего хутора столы для праздничной трапезы, а тут никак до причастия не доберёмся. Вот уж народ и роптать начинает, а Кудин никак не сдаётся. Большого труда стоит Никодиму убедить его всё же раскаяться в своих «доблестях». Вот наконец он накрывает Кудина своей епитрахилью, и храм облегчённо выдохнул.

      Следующим иду я.

      – В чём каешься, атаман? – утирая после тяжёлой беседы с Кудином лоб, спрашивает Никодим.

      – Во всех смертных грехах! – чтоб не затягивать исповедь, отвечаю я.

      – Неужто убил кого?! – вскидывает голову Никодим.

      – Ну, убивать не убивал, а так…

      – А говоришь: «во всех смертных»… – слабо улыбается батюшка.

      Склонив голову над Святым Писанием, гудит о своих грехах Жека, чем вводит в смущение местных старушек.

      После службы Носач поучает его:

      – Ты, Жека, на листочек свои грехи записывай. Никодим молча прочтёт – и все дела! А ты трубишь на весь храм, как племенной бугай, о своих похождениях…

      – Какой «листочек», Носач! Это мне на каждую службу нужно общую тетрадь заводить и писать мелким почерком…

      – А ты лаконично пиши, – научает Носач. – Нечего рассусоливать. Пиши одним словом: «Каюсь в блудном грехе». И ненужно перечислять всех своих ухажёрок, да ещё со всеми подробностями: где, с кем, когда и каким боком…

      После Жеки исповедовался Бармалей. Он недавно пришёл с Афгана с орденом Красной Звезды и контузией, отчего слегка заикался.

      – И рад бы, да не знаю, в чём и каяться, батюшка, – живу сейчас смирно, скучно, даже похвалиться нечем… – простодушно говорил он.

      – Людей убивал?.. – взглянув на орден, тихо спросил Никодим.

      – Не знаю… Так, чтобы с глаза на глаз – не приходилось, а там… Пуля далеко летит,