Позови меня, Ветлуга. Олег Рябов

проведение этой экспертизы?

      – Если разрешите, я обращусь к своему дядьке, Фуфаеву Владимиру Александровичу, он у меня – главный инженер НИИ-11. Там есть и классные специалисты, и военпреды с большими звёздами. Я не уверен, но попробовать можно.

      – Я знаю и НИИ-11, и Фуфаева, только не уверен, что это поможет. Но попытаться надо. Договорись с ним о встрече.

      Надо понимать, вызывающая уверенность Бори Иванова внесла свою толику в то, что его включили в эту высокую межведомственную комиссию. Решение комиссии было однозначное: нарушение технологии. Электроды из золота и платины были введены напрямую в стенки колбы, в то время как надо было их сначала запаять в специальные стеклянные пробки, а уже пробки заваривать в прибор.

      Договор с Министерством обороны был перезаключён: теперь смежником по выполнению заказа становился НИИ-11. Между профессором Камаевым и Бориным дядькой Фуфаевым установились деловые и даже дружеские отношения благодаря Бориному присутствию и новому договору. В лаборатории у Камаева появились самые современные, совершенно замечательные приборы: осциллографы, генераторы, частотомеры, водородные часы; все они были производства фирмы «Хьюлетт-Паккард», с которой у НИИ-11 был заключён контракт. Все эти приборы были совершенно новых моделей, они ещё не вошли в серийное производство и проходили хронометрический тест, то есть должны были сначала отработать свои тысячи тысяч часов.

      Таким образом, Боря Иванов приобрёл особую значительность в глазах Камаева и стал для него неким лидером среди троицы студентов. Андрея Ворошилова это нисколько не взволновало, поскольку он был слишком самоуверен, а Лёвка Бородич даже и не заметил.

      8

      В начале второго курса у Бори образовался как бы новый близкий родственник. То есть родственником-то он был и раньше – Саша Брудер, старший преподаватель с кафедры математики из водного института, – он был лет на тридцать старше Бори и был женат на какой-то его троюродной тётке. Хотя эта тётка не признавала свою деревенскую родню и считала себя городской в отличие от самого Брудера, который, будучи по происхождению очень городским жителем, любил всю деревенскую жизнь и два-три раза в год приезжал к Бориной родне в Балахну на охоту, или рыбалку, или просто побродить по лугам. Детей у них никогда не было, и вот летом тётка внезапно умерла.

      Брудер страшно переживал: перестал есть, спать, бриться. Боря Иванов перебрался к нему жить, пытался за ним как-то неуклюже, по-детски и по-мужски одновременно, ухаживать. В сентябре Брудер на работу в институт не пошел. На своём консилиуме наши трое студентов решили: Брудеру надо пройти восстановительный курс. Лёвка Бородич, которого Брудер уважал как человека с особым математическим талантом, уговорил его подлечиться, а Ворошилов через отца договорился, что того положат в «психушку», но больничный выпишут из обычной клиники.

      Через месяц всё образовалось: Брудер стал ходить на лекции, а по вечерам играл на своём расстроенном пианино ноктюрны Шопена