Дневник. Генри Хопоу

и снимая на камеру. Подошел ближе, еще ближе, снял крупным планом пожарного, второго. Потом, когда одна сторона носилок была в кабине скорой помощи, другая – в руках коренастого мужчины в каске и с кислородным баллоном на плечах, стянул полиэтилен и голой жопой прыгнул на лицо пострадавшего.

      Публика загремела то ли от восторга, то ли от ужаса.

      Носилки перекосило, они перевернулись. Козлов на асфальт упал первым, потом на него вывалилось одрябшее тело с измученным, окровавленным, больше похожим на фарш, лицом. Глаза открыты, язык вывалился изо рта прямо на щеку Козлова. Его это не смутило. Он лишь лизнул его, продолжая снимать себя и визжать от восторга.

      – Пранк удался! – крикнул он. – Это пранк на миллион!

      Это была бабушка, та самая, что прибиралась в коридоре, когда я прогуливал урок. Та самая, что пыталась попасть в туалет к Сане. Та самая, что видела меня, и та самая, что могла меня разоблачить.

      Мне было жалко ее. Меня, как и всех, кроме козла, опечалила ее смерть, но и радовало, что не стало единственного свидетеля. Искренне радовало, Профессор. Но было очень-очень жалко.

      Странно, что я был крайне зол на Козлова за его очередную выходку, за осквернение мертвой бабули, с которой в школе многие здоровались, у которой некоторые девчонки даже просили совета как у повидавшей жизнь женщины, прожившей не меньше семидесяти лет женщины, а себя нисколько не винил.

      А ведь виновен-то именно я. Не те, кто повалил ее на пол, пытаясь спасти собственную шкуру. Не те, кто не пытался поднять ее. Не те, кто бесцеремонно пробежался по ней, как по мешку с постельным бельем в плацкартном вагоне. А я, надавивший на красную кнопку пожарной сигнализации. Я, не сумевший просчитать наперед еще несколько шагов. Не виноваты даже ответственные за пожарную безопасность школы, навесившие замок на аварийный выход, из-за которого и образовалась давка.

      Мне жаль ее глупой, скоропостижной кончины. Да, я виноват, но не виню себя, а лишь вспоминаю уход из жизни важного свидетеля. Я меняюсь, Профессор. Очень быстро меняюсь.

      На том представление не закончилось.

      Медики занесли труп в служебный автомобиль. Разгоряченные ученики и их учителя направились к Козлову, кривляющемуся на камеру, как и его смайл на ноге. Даже мои одноклассники выкрикивали лозунги: «Долой его! Избить его! Задавить его!» Все скорбели по бабуле, задавленной их же ногами, а ведь кто-то мог пройтись по ней босыми ногами, учитывая количество слетевших башмаков. «Порвать! Избить!» Все желали Козлову мести. Я был счастлив, чувствуя себя частью чего-то большего, частью одного большого организма, стремящегося к одной цели. Но ни один из школьной команды не переступил черту. Не из-за того, что побоялись, не из-за того, что насилие не входило в их план, а из-за медлительности.

      Пожарный, что был ближе всех, не сумевший удержать свой край носилок, когда на них прыгнул Козлов, разгорячился. Он запрыгнул на него сверху, придавил телом его лопатки к асфальту. Козлов не прекратил снимать, а только повернул камеру на спасателя. Его это забавляло.

      – Как