Из варяг в греки. Олег. Дмитрий Романов

и Рюрик, как только прибыл в новые владения, сразу оградился ото всех стеной. Отсюда и название новому дому дал такое – Городище. Впрочем, слово это было скандинавским. Так викинги называли вольные земли вдоль Волхова и Днепра, от Ладоги до жаркой Тавриды – Гардарики. Край городов.

      Вместе с малой дружиной, которую на финнский манер называли русью, он поставил терем, обнёс его кленовым частоколом с башней для стрелков, как то было у свеев. Строили быстро, словно кто гнал их. В десять дней всё было готово.

      Местные словене такого ещё не видывали. Выглядывали они из своих землянок с другого берега реки и дивились.

      – Вот те на! Что грибы растут.

      – Дельный, видать, мужик, этот Рюрик.

      – Или нас, косматых, испугался.

      Их тогда и впрямь можно было испугаться. Варяжскому глазу нет-нет, да и мерещились в них тролли. Крепкие, бородатые, волосы не убраны, как у норманнов, а чаще и вовсе бриты, или чубы, точно конские хвосты.

      А живут дико и только говорят, что когда-то был у них великий отец по имени Словен, что учил он их премудрости, но потом ушёл за тридевять земель. А кто такой и куда ушёл? – не понятно. Только остались они, как дети без надзора. Приходила к ним дикая весь – племя северное, вымазанное рыбьим жиром и охочее до чужих жён. Пришлось прогонять их кольями. Приходила меря, ведомая седыми колдунами. Но не поняли они речи друг друга, и ушла меря угрюмо и молча. По реке поднимались кривичи, в белых рубахах, с чеканной монетой – торговать шкуры и рыбий рог. Но словене блестящего металла не брали – волхвы запретили. И кривичи ушли дальше не север, к варягам. Те в то время сидели в Ладоге и лишь изредка проходили на гнутых своих ладьях, да в гости не заглядывали – воровать всё равно нечего.

      Странное это было племя, туманное – ильменские словене.

      Бескрайние поля вокруг озера Ильмень и могучие дубравы вдоль реки Волхова – все были поделены незримыми линиями границ. И чем больше нарождалось в племени людей, тем больше появлялось границ. Точно хотели разорвать единую землю себе на угодья и унести в хату, спрятать в землянке, как драгоценный камень. А кто посягнёт – рогатину в живот. Отец делил землю на братьев, братья – на своих детей. И уже эти дети, забыв и о родной крови, и о заветах жить в мире, били друг друга за иной клочок ковыля насмерть.

      Что было делать? Кто помудрее из старцев, начинали понимать, что если так и дальше пойдёт, если без конца хватать и хватать, скоро каждый будет стоять на месте и только и делать, что караулить с колом в руке – авось кто сенца на чужом поле прихватит!

      Вождь Гостомысл, внук Черновита, которому и Борун был родич, всерьёз озадачился, когда глядел на своих восьмерых сыновей. Старший уж не жил с ним и не знал даже, как выглядит младший. И подумал Гостомысл, что, вот вырастет младший, вот настанет время делить землю, тут они друг с другом и познакомятся. И после того знакомства останется либо один, либо ни одного.

      И потому Гостомысл снарядил