Из варяг в греки. Олег. Дмитрий Романов

быть, обожжённый. Рухнула на него рея, придавила, выжгла бедро – остался хром на всю жизнь. Вот и теперь Борун ждал, пока пройдёт мальчуган на снегоступах ему вслед.

      Мороз крепчал, у холма даже сгустился дым, точно холод жёг трескучий ельник. Путники напоминали комья шкур – пришлось надеть всё, что было, чтобы не замёрзнуть в сугробах. И клочья сизого пара из ноздрей серебрились в лучах.

      – Послабь, Ярило! – шепнул Борун, пряча глаза под козырьком ладони. – Послабь, не видать ничего.

      Солнечный диск равнодушно зиял световой брешью.

      А человек на холме стоял, уперев руки в бока. Он ждал их, и Борун злился, что не владеет положением.

      – Отче, – ломкий голос задыхался, – неужели это он сам? Наконец…

      Жегор доковылял на широких лыжах до отца и обмяк, хватая калёный воздух.

      – А ты сам посуди. Что Рюрик говорил?

      Жегор выпрямился, утёр нос и кивнул.

      – Что на день пути от истока к закату.

      – Ну мы день и вечер шли, ты ж у нас полуногий. Но вышли верно.

      – А ты и правда тут бывал уже? Правда, что колдуна видел?

      – Видел, – сплюнул Борун.

      – И правда, что он ночью к вам медведем приходил?

      – Скажут много. Я спал тогда.

      – А правда, что…

      – Ну чего заел! Словами путь не выпутать. Пошли!

      И добавил, поглядев на далёкий холм.

      – О, гляди, стоит, как навь на русалиях.

      Они двинулись дальше. По пояс в снегу, с глазами, залепленными слёзным льдом.

      Фигура человека на холме была неподвижна.

      Борун разменял шестой десяток, и даже по меркам словен, живших на берегу озера Ильменя, был уже старцем. Это, говорят, ещё севернее, где летом солнце не заходит, люди живут по сто лет, если точёное железо их минует. А чем южнее, тем и жизнь горячее – береста горит жарко, да скоро. А на севере жила крепче – как сталь закаляют её. Внутри жар, снаружи мороз.

      Борун поначалу противился идти так далеко – не молодец уже по чащобам лазать. Известное дело, льды великанам путь стелют. Правы скандинавы, что из инея тролли родятся. А где тролли, там человеку делать нечего. Но Рюрик другую скандинавскую правду ведает – мол, тролли стариков за своих принимают и не трогают.

      «К тому ж, – сказал ему Рюрик, – колдун этот – твоего роду-племени. Словенский. Глядишь, не прохудит тебя».

      Да и как конунга ослушаться? Сами его на престол дубовый сажали. Сами стяг соколиный на терем ткали. И меч-лучец из голубой стали в моржовых ножнах вручали – сами.

      Бери, мол, наказывай нас по своему усмотру. Теперь Рюрик над ними. Хоть и не свой, зато толковый. А чей он по роду-племени, Рюрик этот, – так ведь на то колдун и нужен. Чтобы поведал о стволах и ветках. Тот, кто всю жизнь прожил в лесу.

      – Отче, – позвал Жегор.

      Борун только встал, отдышаться-откашляться, а сорванцу того и надо было. Они в десять-то зим все до сказов охочи – им это слаще мёда.

      – А правда, что колдун всё на свете знает?

      – Правда.

      – А правда,