Симфония времени и медные трубы. Юрий Юренев

же, собственно, вы сейчас пойдёте? При себе я вас не держу, занимайтесь своим делом, – ответил ему Егоров и начал просматривать свои ноты как ни в чём не бывало.

      Через час пришли музыканты. Тишина была нарушена. Егоров работать больше не стал. От этого вечера он получил всё, что ему хотелось. Он услышал чистосердечные признания Кухарова, а личное признание всегда дороже изложенного на бумаге канцелярским стилем.

      Почему-то Егоров был спокоен за Кухарова. Появилась какая-то уверенность в том, что Кухаров будет служить хорошо и никаких чрезвычайных происшествий не принесёт.

      Своего отношения к Кухарову Егоров не изменил. Но отношение Кухарова к Егорову переменилось. Егоров не понимал и не догадывался о перемене этого отношения, но скоро стал замечать, что этот уголок в оркестровом доме, где стоял его стол и были его принадлежности, стал выглядеть как-то более опрятно и аккуратно. Вдруг на его пульте появлялись новенькие, тщательно отшлифованные наждаком, дирижёрские палочки, были даже с художественной нарезкой! Потом он обратил внимание на то, что вдруг пуговицы на его шинели оказывались ярко начищенными (пуговиц-то было только две, и то на хлястике, но блестели они как настоящее золото). Дошло дело до того, что однажды он обнаружил свои перчатки, на которых было несколько потёртостей, а проще говоря, дырочек, очень аккуратно заштопанными. В конце концов он обратился с вопросом к старшине Сибирякову. Старшина, дескать, всё должен понимать и во всём разбираться.

      – Объясните мне, товарищ старшина, не понимаю, что такое делается? – и рассказал ему обо всех замеченных им моментах.

      Старшина замялся, а затем таинственно отвёл Егорова в сторону и зашептал:

      – Кухаров! Он над вами шефство взял. На днях после отбоя заявил: ну, говорит, кто нашего начальника не послушает или зло ему сделает, будет иметь дело со мной! Считайте так, что я с ним побратался! И, что я скажу, чтобы делали. Это я вам говорю. И сказал ещё: «Моё слово твёрдо, и решительность мою вы знаете!» Каков?

      Егоров развёл руками! Такой неожиданности он не предвидел.

      – Постойте, старшина! А перчатки штопал кто? Он же? Значит, в мои карманы лазил?

      – А что, товарищ старший лейтенант, пропало что-нибудь?

      – Да нет! Ничего не пропало. Но ведь нехорошо же всё-таки! Мало ли что может быть в карманах…

      – И в карманы не лазил. Поэтому-то и заштопал. Вы же перчатки в шапку кладёте. А что они у вас рваные были, это все видели, когда вы честь отдавали. Все руки на виду. Ну, он и нашёлся. Молодец всё-таки. Только вы, товарищ старший лейтенант, ему не говорите, и вида не подавайте!

      – А что? Накажет? Строг, видать, Кухаров-то?

      – Не накажет, конечно, а ругаться будет. Скажет, как бабы болтать любите, ничего вам не скажи!..

      На том и порешили. Но через несколько дней после занятий, когда Егоров собирался идти в столовую, к нему по всем правилам подошёл Кухаров.

      – Разрешите обратиться, товарищ старший лейтенант!

      – Слушаю