Дайвер. Дмитрий Тарасов

Семь лет перебивались случайными заработками или «химичили» – чистили магазины. Этакие Бонни и Клайд. Всю эту информацию Джаз рассказывал мне спокойно, даже монотонно – тут его тихий голос мало отличался от Мишиного. Словно он тоже говорил о законах, понятиях – но уже своих. И оценки из внешнего мира ему были уже безразличны.

      – Работа – дом, тухлые лица, поставь галочки на достижениях: квартира-машина-дача-дети, иначе ты «не на уровне»… Душа у меня отдыхает, никому я вреда не приношу – ну буржуям-бизнесменам разве, так им и надо.

      – Можно быть в тюрьме своего «хочу». В тюрьме своих желаний, тем более если они сводятся только к удовольствию тела и разрушают душу. Наркотики освобождают от реальности, да? Но она все равно возвращается. А есть что-то в твоей жизни, что приносит людям радость?

      Тут Ромка в свою очередь замолчал – теребит рукав и шмыгает носом. Вот с детства у него эта привычка, когда его что-то или кто-то напрягает. Потом посмотрел в окно, а может, на решетку окна и с каким-то блеском в глазах скромно ответил:

      – Да, есть. Я иногда играю на гитаре живую музыку в клубах, кафе. Платят копейки, но я это делаю с удовольствием и для людей. И я, и мои слушатели вместе отдыхаем душой.

      Ладно, что-то я разгорячился. А еще про мирный дух размышлял. Мне не показалось, что я читаю Роме проповедь: все-таки и про исповедь в тюрьме, и про нашего священника я сходу ему рассказывать не стал, но обозначил свою позицию. Потому что если не я, то кто из встретившихся ему, особенно в камере, скажет, почему действительно так разрушителен грех? «Не участвуйте в бесплодных делах тьмы, но обличайте», – говорит апостол Павел. Раньше я читал духовную литературу время от времени, кое-что запомнил, да и в храм заходил, но изредка. Собрался перед самым СИЗО, уже почувствовал Божию благодать, стал привыкать к молитве как душевной радости, – и вот тюрьма. Зато в камере я стал серьезно задумываться о вещах, стоящих вне обычной парадигмы существования, вне его привычек, пока погружался в бесконечную пустоту тюремной жизни:

      «…а я опять задумчиво бреду

      с допроса на допрос по коридору

      в ту дальнюю страну, где больше нет

      ни января, ни февраля, ни марта».

      Чтобы не исчезнуть в этой «дальней стране», я молился про себя, лежа на шконке и иногда в стакане[21], когда на допросы водили, – чтобы не делать свой духовный мир показным и не раздражать других. Сделал зарядку и молитву привычкой, как умывание и завтрак, – это спасало. (Вместо гантелей использовал пакеты, набитые полуторалитровыми бутылками с водой.) Много размышлял о значении милосердия, о том, что и переубеждать человека, склонять его к доброму нужно только с сердцем мирным, любящим ближнего. Святитель Феофан Затворник сравнивал обличение с ножом, поскольку действовать им опасно.

      – А давай чайку? – я показал глазами на свою передачку с ароматными разноцветными пакетиками.

      – А заварной

21

Стакан (жарг.) – маленькая камера размером метр на метр в тюремном коридоре, в которую временно помещают заключенных, ожидающих допроса, свидания и т. п.