Антоша, вставай. Михаил Михайлович Сердюков

кожа уродливо висела и напоминала, что мать совсем не молода. Ее здоровая родинка на правой щеке с годами покрылась мелкими волосками, и от былой красоты остался кукиш с маслом. Хотя в девицах бабка выглядела хоть куда. Об этом мне рассказали ее фотографии. Большая грудь, тонкая талия и острые черты лица. Смотря на старуху сегодня, я с трудом верил, что молодая девушка на фото и мать – один и тот же человек.

      Когда ее матушка умерла, царство ей небесное, отец запил и не уделял ей никакого внимания. Тогда юная Карга решила, что не может оставить его в беде, и из-за этого нянчилась с ним, пока тот не помер. Когда матери было двадцать шесть, деда не стало, тогда она занялась личной жизнью и встретила отца. В тридцать они расписались, а в тридцать один появился я. Старуха частенько вспоминала молодость, родителей, но размусоливать эту тему не желала.

      – Извини меня, – мой голос имел ласковые нотки, которые открывали сердце матери.

      – Ну что мне твои извинения? Как мне теперь спать на мокром диване?

      Старуха размякла, ее стальной голос стал легче, в нем зазвучала мягкость. Меня отпустило.

      – Хочешь, я вынесу диван на балкон? Он там быстро высохнет. Глянь, какое солнце сегодня, такая теплая погода, листья желтые, золотая осень. Мам, ты же любишь такую осень?

      – Не заговаривай зубы, лучше ешь и слушай про свою новую работу.

      На столе стояла холодная яичница, два бутерброда с маслом и сыром.

      – Тебе налить чай? – я встал со стула и зажег газовую плиту.

      – Вот хитрый лис, как подлизываешься, а? – пробурчала Карга. – Обычно не замечаешь мать, а стоит нашкодить, так сразу: "Мам, налить чай?” Если бы не твои проделки, так вообще про мать забыл бы…

      Я ничего не ответил, пропустив мимо ушей нравоучения старухи. Дождался, когда закипит чайник. Налил кипяток в граненые стаканы. Поставил их в подстаканники, которые мать стырила в поезде Москва – Сочи. Чайный пакетик "Принцесса Нури” моментально раскрасил воду в бордовый цвет и, положив три ложки сахара матери и пять себе, я вернулся за обеденный стол.

      – Будешь ты работать в какой-то там "Еде”, – громко отпив чая, сказала мать. – Валерка говорит, ничего сложного. Таскай портфель туда-сюда, и все. Ты вон какой бугай, тебе вообще легко будет. – Она смерила меня взглядом. – Так еще велосипед дадут, не работа, а загляденье! Говорит, телефон у тебя есть, им и будешь пользоваться, только надо какой-то поварбук. Знаешь такое?

      – Пауэрбанк? Конечно знаю! – воскликнул я. – Я давно о таком мечтал!

      Я так сильно обрадовался, что мне захотелось вскочить и расцеловать мать. Я вспомнил, как она принесла домой "Денди”. Сыну ее подруги подарили "Сегу” на день рождения, а она выпросила у него для меня "Денди”. Ума не приложу, как у нее это вышло, но от радости прыгал я до потолка. Хотя на дворе было лето, мне почудилось, что наступил Новый год, и я уверовал, что Дед Мороз существует и это его проделки, так я был счастлив. Карга редко разрешала мне играть в приставку, утверждая, что эта шарманка портит телевизор и мозги. Но после того, как заканчивал с уроками,