Хорошие парни не пьют коктейли. Глеб Андреевич Васильев

может покойник существовать без спокойствия? Выходит, всё-таки жив. Внутри ничего нет, но стоит взглянуть, есть ли что-нибудь снаружи.

      Я обратил своё восприятие во внешний мир и поразился себе. Как могло мне показаться, будто снаружи всё стихло и остановилось? В действительности вокруг бушевало многогранное сложнопостановочное действо. Тут и там на черных курганах и зиккуратах, сложившихся из обломков госпиталя, облизывались языки пламени, били фонтаны воды, белели исковерканные тела, сверкали рубиновые, сапфировые и янтарные огни проблесковых маяков, ревели автомобильные двигатели, лаяли громкоговорители, неслись голые голоса безоружной боли, а в небе дулся кривобокий растущий месяц.

      Удивительное дело, стоит только утвердиться во мнении, будто понимаешь, что происходит, и идёшь в верном направлении, как всё рушится. Матёрый врачище если и уцелел, то ему в ближайшее время точно будет не до моего лечения. Цепь событий прервана, я снова оказался в начале пути без малейшего понимания, куда двигаться. Если жизнь человека – это книга, которую он пишет, то писатель из меня прескверный. Больше смысла найдется в книге жизни барана, идущего из овчарни на луг и обратно, посыпая дорогу шоколадным драже из-под хвоста. Прости, отец, я безнадёжен. Наверное, я никогда не понимал значения твоих слов и, хуже того, никогда не пойму. Слова матери – хорошие парни не пьют коктейли – что она пыталась сказать? Прости, мать, я ничего не знаю. Вообще ничего, даже что такое шмонька. И, очевидно, не узнаю никогда. Почему я не дал принцессе оторвать мне голову? Зачем ускакал от безголового душителя? С какой стати тётка с собакой вытащили меня из сугроба? Всё бессмысленно, всё зря. Я не подхожу этому огромному внешнему миру. В нём слишком много всего, а во мне нет ничего, даже спокойствия.

      Я оставил громкие суетливые руины госпиталя за спиной и, бесцельно изображая барана, идущего от овчарни к лугу, понёс себя прочь. Нестись прочь оказалось просто, потому что это занятие не подразумевало чего-то, к чему я должен, хочу или могу принестись в результате. Достаточно поочередно переставлять ноги, и всё получается само собой. При этом можно не пользоваться ни внешним, ни внутренним восприятием. Несусь и несусь себе прочь – если нет разницы, куда, то тем более безразлично, через что я несусь. Может быть, через лес. Возможно, через город. Или через горы, через собак, через башни, через людей, через шкафы с оторванными головами, через полтишки, через сугробы, через свистульки и шмоньки, через взорванные отморозками военные госпитали, через всё на свете, чему я не знаю названия, о чём не имею ни малейшего понятия. Плевать. На всё плевать – отличный метод справиться с чем угодно и избавиться от чего угодно.

      Топая, куда глаза не глядят, плюя по сторонам, ни на чём не фокусируя внимание, я уступал барану только в том, что не оставлял за собой следа из подхвостного гороха. С выключенным оценочным восприятием мне было никак. Наверное, по отсутствующим ощущениям больше чем на барана я походил на мертвеца. Да и плевать, на баранов