Лето с Бодлером. Антуан Компаньон

л Пруст, остается одним из самых известных стихотворений Цветов зла:

      И вновь промозглый мрак овладевает нами, —

      Где летней ясности живая синева?

      Как мерзлая земля о гроб в могильной яме,

      С подводы падая, стучат уже дрова. [3]

      Поздней осенью приходит время воспоминаний и воображения, сплина и меланхолии – свойств и чувств, неотделимых от нашего восприятия Бодлера:

      И в странном полусне я чувствую, что где-то

      Сколачивают гроб – но где же? но кому?

      Мы завтра зиму ждем, вчера скончалось лето,

      И этот мерный стук – отходная ему.

      Люблю зеленый блеск в глазах с разрезом длинным,

      В твоих глазах – но всё сегодня горько мне.

      И что твоя любовь, твой будуар с камином

      В сравнении с лучом, скользнувшим по волне. [4]

      Здесь слышна будто вечная ностальгия по солнцу над морем, по южному летнему солнцу. Что может быть мимолетней погожего летнего дня? В других текстах поэта мы повсюду видим закатное солнце – символ упадка, о котором Бодлер неустанно твердил, – сумерки или полумглу на исходе дня, и чаще вечерний полумрак, чем предрассветный:

      Будь матерью, сестрой, будь ласковой минутой

      Роскошной осени иль гаснущего дня. [5]

      Любимая женщина связана с угасанием дня и с осенью; а вот и другие времена года, милые сердцу поэта:

      Вёсны, осени, зимы, и грязь, и хандра,

      Усыпительно скучные дни, вечера, —

      Я люблю, когда мгла наползает сырая,

      Влажным саваном сердце и мозг обнимая. [6]

      Так что говорить о Бодлере летом – затея более дикая, чем вспоминать летом Монтеня или Пруста. Бодлер познакомился с солнцем, когда его отчим, в расчете приструнить двадцатилетнего поэта, отослал его в плавание по южным морям, но тот повернул обратно у острова Бурбон, вскоре очутился на севере острова Сен-Луи и впредь никогда не покидал Парижа, не считая немногих кратких отлучек в Онфлёр и своего последнего рокового бегства в Брюссель.

      Куда уместнее беседовать о Бодлере осенью, в мертвый сезон, когда день убывает, а кошки жмутся к очагу. Но нашу затею осложняли еще кое-какие обстоятельства.

      Прежде всего, Лето с Монтенем снискало неожиданный успех, сначала на радио, затем и в книжных магазинах, сначала у слушателей France Inter, затем и у читателей книги, сделанной по летним передачам 2012 года, получившим широкую поддержку. Итак, планка была пугающе высока. И когда я два года спустя по просьбе Филиппа Валя и Лоранс Блок взял в руки микрофон, мне предстояло пускай не достичь большего, но как минимум не слишком снизить уровень, не слишком разочаровать слушателей.

      К тому же разговор о Бодлере и сам по себе намного рискованней беседы о Монтене. Мы любим автора Опытов за его ясность, сдержанность и скромность, за доброжелательность и великодушие. Он наш друг и брат «потому, что это был он, и потому, что это был я»[7], он автор единственной великой книги, которую мы кладем в изголовье кровати и перечитываем на сон грядущий страницу-другую, дабы жилось нам легче, мудрее и гуманней. Тогда как автор Цветов зла, а тем паче Парижского сплина – человек ранимый и желчный, он жестокий бретер, гениальный безумец и подстрекатель бессонницы.

      И творчество его неоднородно и разрозненно: это стихи, стихотворения в прозе, художественная и литературная критика, личные дневники, сатира и памфлеты. Суд Второй империи вынес ему суровый приговор [8]. Современники Бодлера сообщают нам множество анекдотов о его эксцентричных поступках. Хотя к концу его жизни и возникла некая «школа Бодлера», что весьма его раздражало, должно было пройти немалое время, прежде чем его творчество начали преподавать в средней школе; но некоторые стихи и стихотворения в прозе поэта не на шутку шокируют и сегодняшних лицеистов. Во многих отношениях Бодлер наш современник, однако иные его суждения – например, о демократии, о женщинах, о смертной казни – нам неприятны и возмущают нас.

      И наконец, непринужденная манера как нельзя лучше годилась для разговора о Монтене. Я решился приступить и к Бодлеру в том же духе, «прыжками и курбетами»[9], не заботясь рассказать всё, но стараясь если не заставить полюбить того, кто нас о том не просит, то хотя бы направить возможно больше слушателей в библиотеку, чтобы они отыскали там Цветы зла и Парижский сплин.

      1

      Госпожа Опик

      Запомнил я навек неброский и простой,

      Наш выбеленный дом за городской чертой,

      Где в редкой

3

Бодлер Ш. Осенняя песня / пер. В. Левика // Бодлер Ш. Цветы зла. М.: Наука, 1970. С. 357–358.

4

Там же.

5

Там же.

6

Бодлер Ш. Туманы и дожди / пер. В. Левика // Бодлер Ш. Цветы зла. М.: Наука, 1970. С. 169.

7

Широко известные слова Монтеня, адресованные другу, писателю и гуманисту Этьену де Ла Боэси (в песне популярного шансонье Мишеля Сарду они звучат рефреном: «Parce que c’était lui; parce que c’était moi»). – Монтень М. Опыты (I. XXVIII) / пер. А. Бобовича. М.: Рипол Классик, 1997. С. 234.

8

Сборник Цветы зла, опубликованный в 1857 году, «послужил предметом судебного разбирательства, в результате которого нераспроданная часть тиража была арестована, шесть стихотворений запрещены, а поэт и издатель приговорены к штрафу». – Г. Мосешвили. Предисловие // Бодлер Ш. Стихотворения и проза. М.: Рипол Классик, 1997. С. 10.

9

Ср.: «Я люблю бег поэзии, изобилующий прыжками и всякого рода курбетами». – Монтень М. Опыты (III. IX) / пер. А. Бобовича. М.: Рипол Классик, 1997. С. 272.