ЯММА. 1(13). Алина Талалаева

не реальности… полноценной… а как бы тебе… давай сразу к делу.

      – Давай.

      – Ты – часть субреальности, принадлежащей человеку, которого все называют cley2. У него даже имени нет… cley2… этот тип известен на всяких форумах в даркнете, как человек, который всю жизнь искал лёгкие и идиотские способы заработать: продавал готовые личности в сети, коллекционировал нюдсы наркоманок, обменивая их на дозу, а затем продавал эти коллекции, и теперь вот это – голова… сейчас он медленно отъезжает от передоза в вонючем сортире на питерском рейве.

      – Ты откуда знаешь?

      – Потому что я тоже – его субреальность.

      – То есть ты хочешь сказать, что вся моя жизнь, воспоминания, любовь, боль, утраты, зависимость от сигарет, невыносимо-необъяснимая тоска, которую я испытывал каждый раз пьяными ночами на пустующих парковках, освещённых ночным фонарём – всего лишь предсмертная наркотическая агония какого-то питерского торчка?

      – Именно.

      – Так, а зачем?

      – Чтобы ему было не скучно умирать.

      – И что делать?

      – Стать предложением.

      – Каким?

      – О том, что cley2 медленно умирал в вонючем толчке.

      <…>

      <…>

      Cley2 медленно умирал в вонючем толчке. За дверью туалета шёл рейв.

      Он лежал головой к унитазу, ногами к двери, и думал «только бы не блевануть только бы не блевануть сучий кайф сносит крышу сносит душу вот так и случается дети полуночи умирают с рассветом», пока наркотическая пена пузырилась на его губах.

      Перед его глазами не проносились картинки из жизни. Возможно, потому что вся его жизнь была тупо смазанной пустотой – мутной и беспрерывной. Причудливые узоры на стенах туалета образовывали географическую карту неведомых ему миров, и медленно погружались во тьму, вместе с остатками его сознания. Больше у него ничего не было, чтобы унести с собой – неведомые миры плюс два полузабытых воспоминания. Первое из детства: о том, как он впервые увидел Америку по телевизору. Показывали Манхэттен, а за окном – Грозный в руинах. Он тогда подумал, что, наверное, по телевизору показывали рай, и с тех пор этот образ прочно укоренился в его голове. Второе: воспоминание о том, как Н. ночами вслух читала ему своих любимых «Детей полуночи» Салмана Рушди, пока он медленно засыпал у неё на коленях. Единственное и крышесносное воспоминание о счастье. Потом, когда у них что-то пошло не так, он яростно ненавидел её, и всё, что она любит. И это было почище любой любви.

      И всё. Больше ничего.

      В туалете стоял запах мочи, нейтрализованный моющими средствами.

      Глаза cley2 закатились под лоб, оставив вместо себя просто белки, спокойные как ритуал. Из соседней кабинки, сквозь затихающую музыку, доносились обрывки женских реплик:

      – Это всё?

      – Да, дорог больше нет.

      Рейв подошёл к концу. Музыка затихла. Казалось, что клуб полон мертвецов, нежных и гибких, как механизмы тишины.