чистота базировалась бы на желании, а не на нежелании, метлой сомнения разгоняя вокруг себя объекты для поклонения и забивая барахтаньем в клубах пыли недоверия линзу собственного восприятия, он не мог бы не сочувствовать ей из сострадания, этому самому чистому из каналов. А так, всё, что ему оставалось – это либо подчинить себя всё разлагающему его восхищению ею, либо, защищаясь от разложения, презирать её, обрывая канал (восхищения), либо – полностью прекратить связь с этим обусловленным существом, делавшим его, сопереживающего игре в лучах её переменчивых настроений под тоталитарным давлением диктуемых ею условий соприсутствия с её персоной (его девушкой), все более и более (само-)обусловленным по мере ознакомления с ее оценкой его прото-героических усилий быть с нею, то есть по мере вхождения в проецируемый ею для него образ. Только лишая его возможности сопереживать ей не по каналу сострадания (как животному, попавшему в такое нелепое положение – повышение самооценки за счет других – к их априори высоким ногам оценок), ибо любое его «бедный ребёнок…» в её адрес сопровождалось жуткой истерикой и лекцией по повышению самолюбия самолюбованием (этой духовной мастурбацией, которой другие своей переоценкой нас подстрекают нас же и заниматься), отбивающей не только желание ей хоть чем-то помочь, но и вообще быть с ней рядом. Наблюдая, как она тужится натянуть свое положение шиворот-навыворот и заставляя его поддакивать получаемому ею при скорой помощи манипуляций ума на своих изумленно-измененных глазоньках результату. Заставляя лишний раз вспомнить, что отсутствие результата – это тоже результат. То есть – отбивая все желания! И без того еле трепыхавшиеся, не обогащаемые кислородом восхищения (предвкушения), ибо вкушать…
«Ты можешь падать в моих глазах сколько угодно, – криво улыбнулся он, – но я не могу и дальше питаться падалью!»
В тот вечер он покатался часа три, всё это постепенно осознавая и записывая эту паутину мыслей прямо во время езды, пока снимал ластногих и неожиданно решил зайти в ночной клуб. Чтобы потратить там заработанную сумму и проверить, как там у Артемиды идут дела.
Но оказалось, что дела там ходили ходуном уже не только вокруг Артемид, но и вокруг Елены. Чуть ли не на ушах. От счастья! Деловой костюм уже купил Елене бутылку пива. И всё никак не желал терять своих вложений, которые он уже сделал не только в пиво для Елены, но и в свою душу, уже твёрдо уверенный, что снимет её сегодня на ночь. И всё блуждал и блуждал вокруг да около, как мореход – вокруг полярной звезды, стараясь не сбиться в ночи с выбранного уже маршрута. В её объятия.
Поэтому Банан подошёл и демонстративно поцеловал Елену в губы. Как её хозяин! Разогнав роившуюся вокруг них обеих челядь.
– Это моё мясо! – сказал он парню в полуделовом костюме. – И это я её жарю! В постели, – добавил наглый Банан, чтобы до того дошло. И до Елены – тоже (как только он схватил её за зад). Что он уже не мягкотелый Ганеша. И шутить
