Комната Бога. Антон Алексеевич Лазарев

рядами стояли собранные на скорую руку кривые торговые палатки. Множество разнокалиберных голосов зазывал, продавцов и покупателей сплелись в рыночный шум, в котором увязал всякий случайный прохожий. Повсюду сновали рабы, сгорбленные от тяжелой ноши, с забитыми под завязку тюками шерсти, глиняной утварью, всевозможными побрякушками из дерева и слоновой кости, радужных самоцветов и меди.

      По узкой дороге, между хаотичного нагромождения торговых шатров, медленно двигался измученный жаркими солнечными лучами, отсутствием сна и боевыми раненьями, – изможденный отряд под предводительством Уту, который несмотря на перевязанную голову засаленной грязной тряпкой с запекшимися на ней кровавыми пятнами, сохранил крепкую уверенную поступь командира. За спиной Уту ковыляли и прихрамывали девятнадцать солдат, оказавшихся проворнее своих врагов. Следом, с трудом переставляя ноги, напрягая окаменевшие жилы на исхудавших, опаленных солнцем телах, тянули новоиспеченные рабы две оставшиеся от каравана повозки. Среди плененных собратьев Одишо, его самого не наблюдалось. В первой четырехколесной телеге под навесом из тканей, окруженный тремя слугами с опахалами, проминал своим тучным телом скрипучую скамейку жрец Шиму, полный тягостных мыслей о том, за что такое суровое испытание могли уготовить ему боги.

      Во второй повозке, посреди уже практически источившихся запасов воды и еды, веревок, кусков какой-то одежды, подобранной с места битвы амуниции, оружия и двух раненых солдат, – лежал связанный, скрюченный Одишо. На его мускулистом теле повсюду проступали ссадины, кровоподтеки и гематомы. Несколько пальцев на руках были искривлены переломами. При этом, во взгляде молодого воина не читалось обреченной страдальческой боли, напротив, – глаза его выражали непоколебимую стойкость и презрение к бессильным действиям всех тех, кто пытался согнуть его цельнометаллический дух. С детства Одишо учили быть мужчиной, бесстрашным воином, и он почтил эти науки и не знал иного пути кроме как достойно в бою принять смерть, если единственным вариантом спасения будет позорное, рабское смирение. Всю сознательную жизнь он либо готовился к драке, либо дрался. Когда попытка побега провалилась и его с остальными пленниками попытались запрячь вместо убитых животных в повозку, он, разочарованный трусостью своих собратьев, потерявший надежду на спасение, отказался от повиновения и упрямо стоял не шелохнувшись, пока разительные, пронзавшие болью удары дубиной не лишили его такой возможности. Шиму вновь настоял на том, чтобы сохранить Одишо жизнь. Сейчас, лежа в повозке, пленник размышлял, чем приглянулся он жрецу, и все больше убеждался в домыслах, что руководствовался спаситель явно неблагими намерениями, что ожидает его впереди крайне мучительное бремя.

      Выбравшись из плотных рядов покосившихся торговых шатров и мелких палаток, испятнанный кровью обессиливший отряд, под пристальным взором зевак, уже живописавших мысленно новую сплетню, перебрался по тесному для двух встречных повозок