Комната Бога. Антон Алексеевич Лазарев

стоял перед бассейном. По застывшей водной глади расползалось искаженное видеоизображение города с экрана, расположенного вдоль стены. Не смотря, на то, что это был формат видео, – картинка была статичной. Не было людей и транспорта на улицах, птиц и облаков в синем небе, лишь плоские, затейливые фигуры зданий шли стройными рядами один за другим.

      Матти разбежался и пронзил “рыбкой” воду. Поджав колени, он опустился камнем на дно. Вода давила на него приятной прохладой. Роб с наслаждением признал, что жуткий, всплывавший из темных глубин подсознания страх, покинул его. Он открыл глаза и несколько минут, пока не иссяк кислород в легких, смотрел сквозь толщу воды в какую-то невидимую точку в пространстве. После ухватился за борт, подтянулся на руках и долго сидел на краю, беззаботно бултыхая ногами воду. Ленную безмятежность прервал голос Эйлы, донесшийся откуда-то из динамиков.

      – Роб, подошла твоя очередь игрового сеанса. Тебя просят лечь в модуль погружения для запуска подготовительных процессов.

      – Да. Уже иду, – отозвался Матти.

      Он глубоко вдохнул и протяжно выдохнул. Подошел к двери, произнес:

      – Игровая.

      Одишо.

      Около 3 тысяч лет до н. э.

      На отвердевшей, изголодавшейся по дождю земле протяженного, покатого склона высоченного холма, растянулись в несколько рядов скромные, прямоугольные, одноэтажные постройки из глиняного кирпича. Группа мелких поселений, всего две недели назад провозгласившая себя автономным городом-государством Южной Месопотамии, сегодня утопала в крови. Большая часть домов была разрушена и сожжена. Дым от еще недогоревших строений растекался едким облаком по уставшему от жары, холмистому склону, сплошь покрытому коркой из песка и каменными валунами. Лишь изредка прорисовывались кустарники и истощенные деревца, с куцей, пожелтевшей, ссохшейся листвой, будто одинокие волосинки на плохо выбритом лице. В голубом ясном небе переливался желтый диск солнца, безжалостно устилавший всю местность палящим зноем.

      У одного из домов с давно растрескавшейся известняковой облицовкой, под навесом, сооруженным на скорую руку из сухих веток и грязных тряпок, некоторые из которых были пропитаны свежей кровью, собралась группа людей.

      По центру, в деревянной повозке восседала важная персона. Это был жрец по имени Шиму. По его бледному, (на фоне практически черной кожи слуг), пухлому лицу струился пот, который он регулярно, лихорадочными, нервными движениями смахивал некогда белым, войлочным платком. Его пестрое одеяние из экзотической в этих местах льняной ткани было усыпано пиктограммами, вышитыми позолоченными нитками. На голове красовался высокий кожаный колпак с золотыми вкраплениями в виде завивавшихся в спираль узоров. Толстое, сальное тело, до пят укрытое тонким плащом, с двух сторон обдували опахалом слуги, из одежды на которых имелась лишь шерстяная схенти, свисавшая чуть ниже колен.

      По периметру хлипкого навеса, с трудом сдерживавшего натиск обжигавших летних лучей,