Свобода печали. Елена Рощина

как нога на сходнях.

      В смутно-лиловой мгле спешили братья

      На послушанье или на молитву.

      А ветер пах лимоном и корицей,

      Чужими берегами и покоем…

      То было века три тому назад.

      16 января 1991

* * *

      Воронежу

      Драгоценный, светящийся улей,

      Истекающий медом хлопот,

      С хромотой нераздавленных улиц,

      От столетий ослепший, как крот.

      Рыл ходы, не считаясь с линейкой,

      Наугад расставляя дворы,

      Ошалев от горчащей и клейкой

      Тополиной пуховой игры.

      Серый камень представил к награде,

      И скворешни, как скрипки звеня,

      Воскрешали в твоем снегопаде

      Позабытые звуки огня.

      Сам провел колонковою кистью,

      Обмакнувши в черешневый сок.

      Эту линию, званую жизнью,

      За запретный, ничейный порог.

      Загрунтована память и стерта,

      Лишь кораблик бумажный в воде

      Накренится и, черпая бортом,

      Поплывет по твоей высоте.

      21 января 1991

* * *

      В институт незаразных болезней вселился ремонт,

      Словно память о гуннах, крушивших достоинство Рима,

      И гомункул науки зачах у шипящих реторт

      С астматическим кашлем в январских проталинах дыма.

      Мы вступили в болезнь, заразившись горячкой причуд,

      По истертому ныне сюжету классических линий,

      Ангинозное горло, хранящее нежность простуд,

      Хрипловатую речь на морозе сгущало, как иней.

      Не заразны бациллы добра на озябших руках,

      Карандашный разбег примиривших с терпеньем бумаги;

      За разбоем ремонта был точно беспомощен взмах

      Диковатых рисунков, исполненных детской отваги.

      Поселенье летучих коров и мохнатых слонов

      Разбрелось из альбома в хорошие руки, наверно,

      Только то и осталось, что тени чудаческих снов

      Меж болезнью тоски и созревшей по плану люцерной.

      6 февраля 1991

* * *

      Скороговорка истин и безумств

      В календаре, запнувшемся на счете,

      Пока февральский вдох прозрачно-пуст

      И сиротлив, как соло на гавоте.

      От снегопадов – эхо тишины,

      Озябших пальцев чуткость и смиренье,

      И боль души в преддверии Луны,

      Бессонницы зеленое смятенье.

      Протравлено проросшее зерно –

      Такая мука от стеблей тревоги!

      В чужих руках незрелое вино

      Слепым толчком прольется на пороге.

      А если бы беспомощный глоток

      От пустоты, бытующей во блага,

      Где старых лестниц гибельный виток

      Хранит мерцанье розоватой влаги.

      И нежностью царапает ростки,

      Соблазн безумья трогает и ранит,

      Нечетки и таинственно легки

      Касанья слов в измученной гортани.

      Сквозь занавески – влажна и слаба

      Полоска