Один. Константин Исааков

ложившейся здесь же, на легендарном пятиспальном диване, в их большущей, в 40 с лишним квадратных метров «гостиной». В прежние, доисторические, по его понятиям, годы это была действительно гостиная, а теперь она служила им и спальней, и столовой, поскольку была единственной из десяти комнат, благосклонно оставленной когда-то семье вошедшими в город красноармейцами. Большое, с пятью взрослыми дочерьми аристократическое семейство прадеда получило сей объедок своей «антинародной» собственности в обмен на то, что прабабушка, человек, как рассказывали, ещё более волевой и решительный, чем бабушка, отдала сразу, «не чинясь», красному командиру Коле – семейные драгоценности и столовое серебро. Коля, вскоре, однако, зачастит в прабабушкин дом. Но совсем не за теми драгоценностями – их больше не оставалось. Он влюбится в одну из пяти дочерей семейства (в его, Лёши, бабушку), женится на ней. Но потом с чего-то затоскует, запьёт. И помрёт от пьянства и туберкулёза. «Вот такие непутёвые мужики к нам и липнут», – любила повторять бабушка, временами вдаваясь в «доисторические» воспоминания.

      Если же в те одинокие вечера у бабушки бывало хорошее настроение, то она в ответ на его сдержанные, застенчивые детские мольбы о тепле и ласке гостеприимно откидывала собственноручно простёганое одеяло, и он тихонько вжимался в пышные складки бабушкиной ночной рубашки. И засыпал – в любви и безопасности. Но порой бабушка напускала на себя суровость (и это к нему-то!), говоря, как ему теперь уже думалось, заученную то ли из катехизиса, то ли из кодекса строителя коммунизма фразу: «Большой мальчик должен спать один». И тогда он, неутешный в своей одинокости, продолжал бесконечно пялиться на ненавистный потолок с чудищами. Пока, наконец, над ним, полусонным, но стоически не засыпающим, не склонялось мамино лицо со словами: «Лёшичка, милый, что же ты не спишь? Ну, задержалась я, прости…» – и холодок в сердце таял, а тело наполнялось счастьем.

      Наверное, в эти минуты он впервые начал ощущать своё тело. Но чужое, девчоночье, увидит – во всей, что называется, красе – скоро и неожидаемо.

      10. Укол

      Они тогда снимали комнату. Даже не комнату – угол. Дом был двухэтажный, как бы сейчас сказали, гостиничного типа, с несуразной верандой, по периметру которой квартирные двери образовывали незамысловатый узор вдоль стенок неглубокого колодца, а его дном был грязный южный двор. Чуть ли не круглыми сутками здесь перекрикивались соседки, шныряли трёхколёсные велики «Дружок», и практически всегда сохло чьё-то застиранное бельё. Лёшка ощущал тогда этот дом именно гигантским колодцем, и много позже, приехав в город своего детства, был сильно разочарован, обнаружив, что тут всего-то с десяток квартир. На современной цифровой фотке, сделанной им в тот приезд, дом выглядел совсем уж анахронизмом: какая-то покосившая хибара. Еще через два года, в очередную свою командировку (а он их брал сюда частенько, хотя ностальгии в себе категорически не признавал), Алексей Один