Поэмы 1918-1947. Жалобная песнь Супермена. Владимир Набоков

серым морем и холмом,

      поросшим вереском, в неволе

      у строгой вечности лежат

      глухие глыбы, и зажат

      в какой-то щели куст цветущий,

      и льется холод старины,

      однообразный и гнетущий,

      сквозь тень душистую весны.

      Кой-где торчат еще упрямо

      обломки рухнувшего храма,

      чернея сухо над травой,

      как обгорелые поленья.

xxxiii

      Стремительные поколенья!

      Потух, остыл их век живой.

      Так стынет пламенная лава…

      Забыта сладостная слава

      их первых странствий, гулких битв,

      и суеверные науки.

      Умолкли песен и молитв

      неповторяемые звуки,

      и лишь волнует тишину,

      цветы целуя, ветер плавный…

      Там проезжал я, скиф бесславный, —

      и вспоминал свою страну.

20–28. VI. 20

      Крым

      Назло неистовым тревогам,

      ты, дикий и душистый край,

      как роза, данная мне Богом,

      во храме памяти сверкай.

      Тебя покинул я во мраке:

      качаясь, огненные знаки

      в туманном небе спор вели

      над гулом берегов коварных.

      Кругом, на столбиках янтарных,

      стояли в бухте корабли.

      В краю неласковом скучая,

      все помню, – плавные поля,

      пучки густые молочая,

      вкус теплых ягод кизиля.

      Я любовался мотыльками

      степными, – с красными глазками

      на темных крылышках… Текла

      от тени к тени золотистой,

      подобна музыке волнистой,

      неизъяснимая Яйла!

      О, тиховейные долины,

      полдневный трепет над травой,

      и холм – залет перепелиный…

      О, странный отблеск меловой

      расщелин древних, где у края

      цветут пионы, обагряя

      чертополоха чешую,

      и лиловеет орхидея…

      О, рощи буковые, где я

      подслушал, Пан, свирель твою!

      Воображаю грань крутую

      и прихотливую Яйлы, —

      и там – таинственную тую,

      а у подножия скалы —

      сосновый лес… С вершины острой

      так ясно виден берег пестрый, —

      хоть наклонись да подбери.

      Там я не раз, весною дальной,

      встречал, как счастье, луч начальный

      и ветер сладостный зари…

      Там, – ночью звездной, я порою

      о крыльях грезил… Вдалеке,

      меж гулким морем и горою,

      огни в знакомом городке,

      как горсть алмазных ожерелий,

      небрежно брошенных, горели

      сквозь дымку зыбкую, и шум

      далеких волн и шорох бора

      мне посылали без разбора

      за роем рой нестройных дум!

      Любил я странствовать по Крыму…

      Бахчисарая тополя

      встают навстречу пилигриму,

      слегка верхами шевеля.

      В кофейне маленькой, туманной,

      эстампы áнглийские странно

      со стен засаленных глядят.

      Лет полтораста им, – и боле:

      бои былые, – тучи, поле

      и