Поэмы 1918-1947. Жалобная песнь Супермена. Владимир Набоков

плечо впивался мне котомки

      линючий, узкий ремешок.

      К тому ж, над лысиною горной,

      повисла туча, словно черный,

      разбухший, бархатный мешок.

      И тучу, полную жемчужин,

      проткнула с хохотом гроза, —

      и был уютен малый ужин

      в татарской хижине: буза,

      черешни, пресный сыр овечий.

      Темнело. Тающие свечи

      на круглом низеньком столе,

      покрытом пестрой скатереткой, —

      мерцали ласково и кротко

      в пахучей, теплой полумгле.

      И синим утром я обратно

      спустился к морю по пятам

      своей же тени. Неопрятно

      цвели на кручах, тут и там,

      деревья тусклые Иуды.

      На камнях млели изумруды

      дремотных ящериц. Тропа

      вилась меж садиков веселых.

      Пел ручеек. На частоколах

      белели козьи черепа.

      О заколдованный, о дальний

      воспоминаний уголок!

      Внизу, над морем, цвет миндальный,

      как нежно-розовый дымок,

      и за поляною поляна,

      и кедры мощные Ливана —

      аллей пленительная мгла

      (любовь любви моей туманной!),

      и кипарис благоуханный,

      и восковая мушмула…

      Меня те рощи позабыли…

      В душе остался мне от них

      лишь тонкий слой цветочной пыли…

      К закату листья дум моих

      при первом ветре обратятся, —

      но если Богом мне простятся

      мечты ночей, ошибки дня,

      и буду я в раю небесном, —

      он чем-то издавна известным

      повеет, верно, на меня!

Лондон<30 июня 1920>

      Электричество

1

      В Милете был я встарь мечтателем примечен

      на липком янтаре. Я призрачен. Я вечен.

      И мной вооружен подводный черный див,

      мной посылается сияющим деревьям

      стремительная смерть. Я прикасаюсь к девьим

      волнистым волосам. Я шелест. Я извив.

2

      Я – сладострастие дней майских, дней махровых:

      над миром, в мороках удушливо-лиловых

      вдруг иступленными я крыльями всплесну;

      услышишь ты мой бред, рокочущий за тучей;

      ответят мне леса; промчится дождь гремучий,

      зеленокудрую преследуя весну.

3

      А ночью летнею, безгласный соглядатай,

      порой я улыбнусь над дальнею, зубчатой,

       дубравой, распахнув двустворчатую тьму,

      чтоб светом окропить ресницы спящей нивы:

       во сне, в летучем сне, изгнанник сиротливый

      так улыбается былому своему.

4

      За веком веет век. Однажды, грозным богом

      я встал, где буревал дымился, на пологом

      озерном берегу: там листья вкруг меня

      витали, вялые, шурша в полудремоте,

      и ворон реющий дивился позолоте

      и злобной пестроте восславленного пня.

5

      И скиф благоговел. Я царствовал жестоко;

      но вытянулась тень крестильницы высокой

      и занавесила кровавый истукан.

      Как