Дорожный посох. Василий Никифоров-Волгин

у тебя сопля текет! – разъярился я на Гришку, толкнув его локтем.

      – Чего это вы тут озоруете? – зашипел на нас красноносый купец Саморядов. – Анафемы захотели?

      Но купец Саморядов сам не выдержал тишины, когда протодьякон грянул во всю свою волговую силу:

      Тако да просветится свет Твой пред человеки!..[45]

      Купец скрючился, ахнул и восторженно вскрикнул:

      – Вот дак… голосище!.. Чтоб… его…

      Он хотел прибавить что-то неладное, но испугался; закрыл ладонью рот и стал часто креститься. На купца взглянули и улыбнулись.

      Меня затеснили и загородили свет. Я пытался протискаться вперед, но меня не пускали и даже бранили:

      – И что это за шкет такой беспокойный!

      – Пустите сорванца вперед, а то все мозоли нам отдавит!

      Меня выпихнули к самому амвону, где стояли почетные богомольцы. На меня покосились, но я никакого внимания на них не обратил и встал рядом с генералом.

      Я смотрел на «золотое шествие» духовенства из алтаря на середину церкви при пении «Блажени нищие духом»[46], на выход епископа со свечами, провозгласившего над народом моление «Призри с небеси, Боже»[47] и осенившего всех нас огнем, – а в это время три отрока в стихарях пели: «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас», – на всенародное умовение рук епископа перед Великим выходом, при пении: «Иже херувимы тайно образующе», и все это при синайских громах протодьяконовского возношения.

      Мне не стоялось спокойно, я вертелся по сторонам и весь как бы горел от восхищения.

      Генерал положил мне руку на голову и вежливо сказал:

      – Успокойся, милый, успокойся!

      Начался чин анафематствования. На середину церкви вынесли большие темные иконы Спасителя и Божьей Матери. Епископ прочитал Евангелие о заблудшей овце[48], и провозглашали ектению[49] о возвращении всех отпавших в объятия Отца Небесного.

      В окна собора била вьюга. Все люди стояли, потемневшими, с опущенными головами, похожими на землю в ожидании бури.

      После молитвы о просвещении святом всех помраченных и отчаявшихся на особую деревянную восходницу поднялся протодьякон и положил тяжелые металлические руки на высокий черный аналой. Он молча и грозно оглядел всех предстоящих, высоко поднял златовласую голову, перекрестился широким взмахом и всею силою своего широкого голоса запел прокимен[50]:

      Кто Бог великий яко Бог наш,

      Ты ecu Бог наш творяй чудеса![51]

      Как бы объятый огнем и бурею, протодьякон бросал с высоты восходницы огненосное, страшное слово: анна-фе-мма!

      И опять мне представилась гора, с которой падали тяжелые черные камни в дымную бездну.

      Все отлучаемые от Церкви были этими падающими камнями. Вслед им, с высоты горы, Церковь пела трижды великоскорбное и как бы рыдающее:

      – Анафема, анафема, анафема!

      Церковь жалела отлучаемых.

      В этот мглистый вьюжный день вся земля, казалось, звучала

45

Мф.5:16.

46

Мф. 5:3-12.

47

Пс. 79:15–16.

48

Мф. 18:12–14, Лк. 15:3–7.

49

Ектения (греч. «усердие, протяжение») – общее моление на церковных богослужениях, когда диакон возглашает молитвенные прошения, а хор на каждое прошение поет «Господи, помилуй» или «Подай, Господи» или «Тебе, Господи».

50

Прокимен (греч. «предваряющий») – стих из псалма, которым предваряется чтение отрывка из Священного Писания.

51

Пс. 76:14–15.