Дерево в окне. Ирина Листвина

– водопад, гроз – светотень

      Слово Твое, Отчая сень.

      Из сборника «Привал в облаках», из части второй «Шансон Сон»[7]

      О «Снего-пропадах»

      Тема Снегоземья начиналась с них. Первоначально это были питерские (беглые и моментальные) чёрнобелые зарисовки. Снег – ведь это и рассыпчатая белая краска, то закрашивающая, то засыпающая всё, но по-своему. А снег в полёте – вдобавок и лёгкая завеса, создающая иллюзию. Завеса эта не только покрывает собой мир, но и позволяет увидеть его в иных степенях связности и разобщённости.

      Ритмы снего-пропадов, то вихреобразные, то плавные, по-другому сближают, раздвигают и связывают явления (притом необязательно только в пространстве). Летящие снежные точки в совокупности смещают также и центры тяжести, и саму весомость, да и значимость отдельно взятых вещей.

      Мне невольно думалось при этом: «А если бы они летели так в пространствах наших душ, миры которых достаточно просторны и, наверное, сообщаются между собой? Тогда они, быть может, создавали бы и там свои летучие зарисовки-разрезы разного рода – предположим, в манере пуантилизма? Акварельные ясным днём и чёрно-белые ночью».

      Этот взгляд как бы «сквозь них» расширял возможности «Снего-пропадов» как стихопейзажей. Да, в этом смысле они могли быть и «лиственными», и «лунными», и даже, как ни странно, «концертными»[8]. Но это всегда и всё же – точечные городские зарисовки, притом характерные для Петербурга, это его зимние холод и даль.

      Снежный полёт то сокращает, то удлиняет расстояния между вещами (и тени), но даль-то всегда присутствует и кажется непреодолимой, особенно если рисунок и не пытается вместить её. Но это всё та же русская даль, исстари знакомая – «Унеси мое сердце в звенящую даль…» – и «тоскующая». А зарисовки – они днём окрашены (хотя слабо, но переливаясь), напоминая этим пуантильность[9] мыльных пузырьков, вылетающих из трубки. Улетев, они всё ещё чуть видны, подобно воздушным шарам в далёкой вышине – в последний миг перед исчезновением. Но, несмотря на всё это, они и по-питерски каменно-грубы, в них отпечатаны уличные торцы и угловые тумбы, даже булыжники площадей.

      Почему же всё-таки «Снего-пропады», а не «Снегопады»? Отчасти потому, что авторское «я» в них уплывает как бы вглубь, оставаясь за кадром.

      Отчасти же – из-за тогдашнего чувства тревоги, вызванного Карибским кризисом, да и резким поворотом вектора времени.

      Из перемежающихся циклов «Моя бездомная любовь» и «Снего-пропады»

      Пластинка

      I

      Золотистый летучий звон,

      луч иглы тебя находит.

      «Mon amour, ma Marion,

      notre toujours…»[10] – уж на исходе.

      Чертит круг нáчерно,

      возвращаясь, луч блестящий.

      Обруч, глубь с озёрным дном,

      оклик музыки и счастья.

      Улетели этажи –

      что нам всё же остаётся?

      «Повтори мне, скажи,

      где мы нынче расстаёмся».

      Щёлкнув глухо, спираль

      вывернула себя всю. Дай

      мне руку, печаль,

      и уйдём скорей отсюда.

      Нет, не будет птенцов,

      ни прозрачно-ломких почек.

      Лёгким снегом из

7

«Шансон Дым» и «Шансон Сон» вместе образовали сборник «Привал в облаках».

8

См. стихотворение «Снего-пропад Прощальный» (по Гайдну).

9

Пуантильность – от импрессионистского стиля пуантилизм.

10

«Марьон, любовь моя, наше всегда…» (фр.).