.

А деньги есть? Сумочку ведь мы дома оставили.

      Машинально Катрина проверила карман плаща и обнаружила сложенную купюру в пятьдесят франков. И тут же укорила себя, что вновь невольно повиновалась, хоть прекрасно знала, что в кармане есть деньги.

      – Хаха! – тут же расхохотался голос. – Не слушает! Да что же ты такая дура, Катрина? Ну что ты вновь упрямишься? Давай поговорим, а? Давай поищем правду вместе, может к чему и придем? Ты же этого хочешь, да? Так кто из нас боится правды – ты или я? Я предлагаю тебе попробовать найти ее. Ты ведь думаешь, что правда опасна для меня, а сама боишься. Как же так? Молчишь? Ладно…

      Катрина знала, что ей необязательно обращаться к голосу. Все о чем она думала было ему известно так же, как и ей самой. Скрыть ничего не получится, разговаривать с ним нельзя. Остается одно – продолжать игнорировать и пытаться обращаться к собственному разуму, стимулируя и вызывая на помощь то свое, что еще не совсем отказывалось ей служить.

      – Ну что же, – заговорил голос спустя две минуты, – придется мне пробовать найти правду. Вопрос только в том, понравится она тебе или нет? Но… от правды не уйти. Как не пытайся, но не уйти.

      Катрина почувствовала, как внутри нее все съежилось в предвкушении новой экзекуции – возможно, самой страшной. Она поняла, что сейчас голос будет пытаться навязать ей какую-нибудь свою правду, окутанную грязью и мерзостью. Навязать всеми своими силами убеждения и внушения, что он умел делать лучше всего. Катрина старалась приготовиться к этому и держаться до последнего.

      – Поговорим о дохлом?

      Катрина знала, что рано или поздно тема ее покойного мужа, которая причиняла ей невыносимую боль, а голосу невыносимую радость, поднимется вновь. Она сделала еще глоток коньяка и приготовилась.

      – Я люблю эту тему. Она заставляет тебя чувствовать мою близость. Мне жаль, что я вынужден причинять тебе боль, но это только кажется болью. На самом деле, это просто вопросы, которые требуют некоторой ясности. Может быть, она приблизит тебя к твоей эфемерной правде. Так как, поговорим? Не хочешь? Да, не хочешь. А почему? А потому что боишься. Ну, ничего, это скоро пройдет. Итак… значит, ты любишь своего мужа? Да, Катрина? Любишь мужа? Или, может, ты любишь свои страдания? Может, за два года ты настолько привыкла к своей роли жертвы, что уже не можешь представить без страданий свою жизнь? А? Без ложных, выдуманных, лицемерных страданий! Которыми ты насыщаешь свою никчемную душонку, чтобы хоть как-то оправдать свои комплексы? Лживые страдания, не имеющие ничего общего с любовью. Страдания страха, но никак не любви. Страха принять себя такой, какая ты есть, страха правды!

      Голос неумолимо повышал тон, с каждой минутой он гремел в пространстве бара все громче и громче.

      – Зачем ты сделала из комнаты музей трупа? Зачем, дура? Не можешь расстаться с памятью о нем? Так ты думаешь? Нет! Ты боишься отказаться от памяти о нем! Ты боишься признаться, что с его призраком твой страх легче держать под контролем. Страх самой себя. Его вещи не имеют к нему никакого отношения, ты хранишь их не в память о нем, а во славу своего идиотизма.