Другая химия. Ольга Толстова

я смотрела на них, – медленно ответила Вера, она стояла у окна, держась за занавеску как за спасательный круг, – я не верила, что такое возможно. Видела, но не верила. Особенно, имея перед глазами другие примеры… мать… и вообще. Бесконечная любовь, то ли дар, то ли проклятье.

      – Проклятье?

      Вера вяло кивнула на рукопись деда.

      – Оно того не стоило, по-твоему? – Леонид вдруг разозлился. Она обернулась к нему, посмотрела в глаза и покачала головой:

      – Откуда мне знать? – в её голосе была горечь. – Никогда я не испытаю… подобного. Забирай, ладно. Дедушка оставил это тебе. Сказал же – «воля», «подарок».

      Леонид неожиданно для себя прижал листы к груди. «И заберу», – решил он. Не оставлять же это на растерзание детям Виктора. Только старший, по слухам, чего-то стоил, но умер совсем молодым. А трое оставшихся – дегенераты.

      Мысленно оскорбив детей Боне, он успокоился.

      – Спасибо, – сказал Перелётов. – Это многого стоит.

      И всё-таки смог пересилить себя и, уставившись в пол, произнести правду о собственных чувствах:

      – Он… я прочёл тогда, давно, в юности его стихи – про «голос чужого», про эхо, раздающееся в голове, ты знаешь, наверное. И вдруг почувствовал, что не одинок. Между мною и им, конечно, пролегали световые годы, он был звездой, я – подростком из ниоткуда, но всё равно. Он как будто знал, что со мной происходит. Я не забуду этого.

      Закончил говорить, выдохнул, поднял глаза на Веру: она смотрела задумчиво, грустно, поджав губы. Потом кивнула:

      – Спасибо.

      Аристократ

      Он давно не доставал эту книгу с полки, не вспоминал о ней, пока Боне был жив. «Он и сейчас ещё жив, – напомнил себе Леонид. – Не хорони его раньше времени». Но ощущение, будто для Виктора уже всё кончено, изгнать не удавалось. Оно надолго парализовало мысли Леонида. Он всё вертел книгу в руках, открывал, смотрел на форзац, шевелил губами.

      И когда Здрановский вновь появился на пороге его кабинета, Перелётов вдруг, вместо того, чтобы заговорить о деле, взялся читать вслух немного выцветшие, написанные от руки строки:

      «Тело твоё – от корней, потому что оно питает и поддерживает, пьёт силу земли.

      Разум твой – от ствола, потому что крепок он, и стройны твои мысли, и высоки твои побуждения и стремления.

      Чувства твои – от веток, и листьев, и цветов, потому что в странный узор связаны судьба твоя и людей рядом с тобой, но недолговечны твои желания – распускаются и облетают в свой срок, а из них рождаются новые корни, стволы, ветви.

      Находятся также люди, что утверждают: есть в тебе, человек, что-то от дриад – древесных душ, и можешь ты творить чудеса, потому что свободен во всём, как вольный лесной народ. Но так ли это? И видел ли ты когда-нибудь хоть одну дриаду? И чувствовал ли ты когда-нибудь желание быть свободным от своих корней, ствола и ветвей? Не верь им, ибо это – ересь.»

      – Это, должно быть, самое длинное посвящение, – пробормотал Леонид, захлопывая книгу, – понимаете, этот томик он подписал