Вкус свинца. Марис Берзиньш

ответил: «Нет, войны нет. Германия не объявляла войну Польше, и, скорее всего, не будет этого делать. Это не война, это ответ на польские нападения». Как бы странно это ни звучало, формально военное положение до сих пор не введено и поэтому в Берлине по-прежнему находятся чиновники польского посольства.

«Брива Земе» («Свободная Земля»), № 198, 02.09.1939

      С того самого дня, как немцы вошли в Польшу с одной стороны, а русские – с другой, беспокойство Коли, как заразная болезнь, передалось и мне. Пытаюсь сопротивляться, всеми силами души выталкиваю дурные мысли и предчувствия на задворки сознания, но по-настоящему не могу с ними справиться. На мои робкие возражения, что вождь объявил Латвию нейтральным государством и что мы вообще теперь никого не интересуем и никому не нужны, Николай грустно усмехается: «Вот увидишь, как не интересуем…»

      Неприятно, конечно, но повсюду слышны вопросы, полные тревоги. Докатится ли до нас европейская неразбериха? Что теперь будет? А, что будет, то и будет, не вижу большого смысла плутать в политическом тумане, но разве с Колей можно жить спокойно? Ничего подобного, прочитав какую-то заметку, он опять начинает действовать мне на нервы. Да забросил бы эти газеты и полистал какой-нибудь роман! Приходит в голову мысль: дать название его умственному состоянию – лихорадка политического неведения. А что мама и Вольфганг думают? Они пока уклоняются от ответов и говорят только на бытовые темы, как будто им дела нет до всего остального мира. Интересно, а что бы сказал мой настоящий отец, если бы он был жив?

      Своего папу я не помню, он ушел в стрелки почти сразу после моего рождения и пропал. Ни слуху, ни духу. Два раза приходили извещения о его смерти, и были они весьма противоречивыми. В 1918 году маме сообщили, что пулеметчик Латышской стрелковой дивизии П. Биркенс был ранен и погиб, утонув в Волге, а еще через два года пришла бумага, что в связного той самой дивизии Петериса Биркенса попал артиллерийский снаряд. Ничего не осталось, похоронен на месте.

      Маме такая двусмысленность не понравилась, и она сделала свой вывод: муж подался в стрелки, потому что воевать легче, чем содержать семью, а потом нашел себе русскую бабу и, не желая возвращаться домой, начал морочить голову фальшивыми известиями о своей смерти. Мама не стеснялась во весь голос излагать свою версию, и ее нимало не смущало, что у меня, совсем мальчишки, сердце болело от таких речей про моего отца. У других парней павшие на войне отцы почитались за героев, так пусть и мой таким будет. Когда пошел в школу, одноклассникам сказал, что мой отец, в отличие от других, еще больший герой, поскольку на войне погиб два раза. В ответ я услышал хохот. В тот раз от унижения на глаза навернулись слезы, но с годами все утихло. Кто умер – тот умер, что тут скажешь.

      Моя мама – очень красивая женщина. Если судить по взглядам мужчин, что засматриваются на нее, привлекательности не утратила и по сей день. В юности, конечно, она была еще красивее, но так бывает со всеми матерями.

      Сколько помню, после того, как отец пропал, мама не кинулась на поиски другого мужа. Она молча занималась книгами в библиотеке, пока однажды в библиотеку не заглянул немец по фамилии Венгер. Точнее говоря,