Стрекозка Горгона. Елена Гостева

от горя заговариваться стала. С ней бывало всяко: случались и помрачнения рассудка, бывали и светлые дни, но с обществом видеться она более не могла. Родные спрятали её от людей. Всем было объявлено, что девица в монастырь далёкий увезена. И только самые-самые близкие, да немногие верные слуги знали, что монастырём для неё стал дом старшей сестры. Случалось с Софьей иногда, что она, как бы в беспамятство впав, пророчествовать начинала. Говорила, как в воду глядела. Раз, когда еще молодая Прасковья Евдокимовна была у неё и, наверное, слишком жалостливо смотрела на затворницу, сказала:

      – А ты, Прасковья, над моей-то судьбой не плачь. Береги слёзы, тебе они самой понадобятся. Проживёшь ты долго, да только и будешь знать, что хоронить одного за другим.

      Когда пропала Анастасия, Павел Анисимович приказал крестьянам реку облазить, лес прочёсывать, а Прасковья кинулась к Лапиным, к Софье. И та, уйдя в себя, посидев с закрытыми глазами некоторое время, пошептав что-то, подумав, сказала:

      – Жива она, не ищите по рекам-то. Цыгане её свели.

      Прасковья Евдокимовна послала сыновей с помощниками табору вдогонку, да цыгане умели прятать украденное. Сколько ни догоняли кибиток, телег цыганских, а все были не те, другие…

      Сергей уже большеньким был, когда Глафира Ивановна осмелилась его сестре показать, и он запомнил эту странную женщину: похожа на бабушку, но задумчивая, грустная очень. Она разглядывала его долго, мальчик ёжился под пристальным взглядом, но при нём Софья Ивановна сказала только:

      – Пригоженький мальчонка, ишь как на мать-то свою похож.

      Мать Сергея приезжала в имение только раз и даже не подозревала о существовании тётки, но та с верхнего этажа, из своей кельи наблюдала за ней, оценила красоту невестки.

      Сергей потом уже тайком от бабушки иногда забирался наверх и подсматривал в щелочку за чудной затворницей: то она, растрёпанная, неприбранная по комнате с причитаниями ходила, громко ругала кого-то, хотя рядом никого не было, то потом он видел её причёсанной, одетой аккуратно, сидящей тихонько у окна. Один раз, когда Софья была такой задумчивой, пригорюнившейся вдаль глядела, осмелился зайти в комнату, остановился смущенный и любопытствующий перед нею. И она подозвала его к себе, снова внимательно разглядывала, добрыми были её глаза, добрыми и печальными. Сказала ему:

      – Каким ты пригожим растёшь! А ведь и у меня такой же внучок мог бы быть, да вот не позволил мне Господь замуж выйти, не дал счастья. – К окну отвернулась, повздыхала о чем-то, спросила Сергея. – Глафира говорит, что тебя женихом внучки Прасковьиной считают, Татьяны? А сам-то ты как, душа твоя не против, чтоб её невестой звать?

      Серёжа ответил уверенно:

      – Не против. Она хорошая, веселая, я люблю с ней играть.

      – А красивая?

      – Красивая! – уверенно ответил мальчик. – Стрекозка гораздо лучше других девочек. Не боится ничего, не ноет.

      – Стрекозка, говоришь? – переспросила женщина, улыбнувшись. – Послушай,