Её нельзя убить. Екатерина Русская

я отчаянно рвалась из стороны в сторону, разрезая грудь смертельным ножом еще сильней, причиняя себе невыносимую боль. Дотянувшись до его уха, я с силой сжала челюсти, почувствовав чужую тошнотворную кровь во рту.

      – А-а-а-а, убью!!!

      Он высоко поднял руку с крепко стиснутым в кулаке ножом. Я зажмурилась в ужасе, поняв, что это конец. Когда что-то острое коснулось моей руки, я вскрикнула и открыла глаза. Нависая надо мной, псих стоял на коленях, уперев костлявые руки о скрипучую кровать возле моей головы. Пустые глаза его, не мигая, смотрели на мою бешено вздымающуюся окровавленную грудь. Я перевела взгляд на руку и поняла, что он что-то снова мне вколол. С пугающей неестественной улыбкой он молча смотрел, как я из последних сил пытаюсь высвободиться из его власти. Слюни этого дикого животного капали мне на лицо, пока я не перестала что-либо чувствовать. Ушла выматывающая тело острая боль, куда-то запропастился безумный страх, я, наконец, ощутила сладкую нирвану.

      Где-то отдаленно, будто происходящее не имело ко мне никакого отношения, я чувствовала потное тело на себе, прерывающее горячее дыхание около уха, но мне было все равно. Мне было так хорошо…

      Иногда я приходила в сознание, только чтобы снова впасть в сказочное небытие. Погрузившись в тайное для меня царство, я хотела только одного: не возвращаться оттуда никогда. Я могла летать, не чувствуя ног, у меня были крылья. Можно было парить в небе, иногда укладывая светловолосую голову на пушистые белые облака. Иногда погода позволяла, и я каталась в небесах на голубых качелях. Они очень большие, таких я еще никогда не видела. Мне очень нравится на них кататься. Вперед-назад, вперед-назад.

      Иногда меня выдергивали из моего воздушного и чудесного мира, и тогда я ощущала неприятный холодок на обнаженном теле. На шее крепко затянутый холодный металлический поводок не давал вздохнуть полной грудью. Будто собака, я ползала на четвереньках среди незнакомых мне мужчин, вылизывая по приказу хозяина их вонючие ноги. Я слышала их смех, хотя, может, это был не смех, а рычание. Да, наверное, рычание диких зверей, которые вырывали меня из чудесного мира. Больше всего мне не нравилось, когда эти звери мочились на меня. Незажившие до конца раны открывались снова и гноились, и эта боль возвращала мне осознанность, от которой я бежала, как от проклятой. Остальное было терпимо. Только когда я ослушивалась остролицего психа, он меня наказывал и не пускал домой кататься на качели. Тогда извращения его дружков были той пыткой, каждый раз после которой хотелось умереть. Но сил на это уже не было.

      Снова и снова ощущая блаженный укол, я теряла счет времени, и оно уже не имело значения. Я забыла, что это Москва, что здесь сбудутся все мои мечты. В череде смен дня и ночи хотелось только одного – забыться.

      В очередной раз я беззаботно каталась на качелях, смеясь с разноцветными птицами, раскачиваясь вместе с ними, когда внезапно пошел дождь. Он был очень холодным. Нахмурившись, я хотела полететь, но крылья