Одиссей, сын Лаэрта. Человек Номоса. Генри Лайон Олди

у ноги беспокойно заворочался. Не со злобой или раздражением – именно беспокойно. Это означало одно: на подходе нянюшка. Последовав за своим питомцем на пастбища, несмотря на уговоры хозяев, Эвриклея резко изменилась. Стала строже, суровей; добровольно взялась исполнять обязанности стряпухи, но того же коровника Филойтия, едва он ночью подкатился к нянюшке под бочок, унесли в помрачении рассудка.

      Потом расспрашивали – что да как?! – молчит.

      Он вообще у нас молчун, этот Филойтий…

      А Эвриклею годы не брали. Ведь за тридцать бабе! а ходит! смотрит! не рабыня – богиня! Вот и сейчас: стоит рядом с рыжим басиленком, а на руке, вместо браслета, – змейка.

      Живая.

      Кольца вьет-кружит; жалом трепещет.

      – Ты Эвмея за ногу зачем хватал? – спросила няня Эвриклея, рабыня из Черной Земли, купленная за цену двадцати быков. – Там, на бревне?

      – Сама ж показывала…

      – Я тебе, маленький хозяин, как показывала? я тебе, маленький ты хозяин, вот так показывала…

      Легко присела.

      Взялась за щиколотку рыжего.

      Кончиками пальцев.

      …охнул Одиссей. На колено припал, схватился голень растирать – судорогой мышцы к кости прикрутило. А змейка на нянином предплечье кольца вьет-кружит…

      Антистрофа-I

      В каком ухе трещит?

      – …не повезло!

      – Да ладно тебе!

      – Нет, ты пойми, Эвмей! Я Итаку люблю, и отца люблю, и маму, и…

      Похоже, Одиссей хотел сказать, что Эвмея он тоже любит. Или что ему хорошо с пастухами. Или еще что-то в этом духе. Но не закончил фразу. Негоже басилейскому сыну объясняться в любви рабу-свинопасу!

      – Только там, на Большой Земле! там! там!.. Все по-другому. И не обязательно, если ты – наследник. Все приличные люди на Большой Земле своих сыновей… а, да что говорить!

      Слова «приличные люди» явно были сказаны с чужого голоса. Рыжеволосый крепыш искоса глянул на шагающего рядом Эвмея, затем перевел взгляд на угрюмого коровника Филойтия, двух его закадычных дружков, няню Эвриклею, увязавшуюся с мужчинами отнюдь не ради разгрузки… на троицу барашков, чья скорая и печальная участь не вызывала сомнений…

      Коротко оглянулся на отставшего Старика.

      Вон он, толстый – тащится, на скалы зыркает, на мокрую гальку, словно у него что-то отняли, а возвращать не торопятся!..

      Из всех спутников разве что Старик с няней могли произвести впечатление «приличных людей». Но Эвриклея – женщина, и к тому же рабыня; а Старика все равно никто, кроме Одиссея, не видит. Возможно, еще кучерявый приятель Телемах… но Далеко Разящего самого, похоже, видели не все и не всегда.

      Да и он, Одиссей, сын Лаэрта, из приличных ли?..

      Подросток мысленно окинул себя взглядом со стороны.

      Увы.

      Коренаст, плечист. Ростом мал. Такого за красоту живьем на небо не возьмут, не быть ему Ганимедом, олимпийским виночерпием; да и в Аполлоны дорожка куда как далека. В лесные сатиры много ближе: вино хлебать,