Елисейские Поля. Ирина Одоевцева

деньги, серьги и кольца.

      Лиза даже не повернула головы, не взглянула на них.

      – Кром, послушай. – Она сжала руки на коленях. – Кром. Знаешь, мне кажется, тебе не следует ехать в Россию.

      – Почему?

      – Я не знаю. Но не надо. Не поезжай. Я боюсь за тебя, Кром, – прошептала она. – Я боюсь за тебя, – повторила она, и эти слова вдруг объяснили ей все: и волнение, мучившее ее весь день, и непонятный страх. Все стало ясно: она боялась за Кромуэля. Она не понимала еще, какая ему грозит опасность, но знала, что эта опасность уже совсем близко.

      Она встала, подошла к нему:

      – Кром, тебе не надо ехать. Кром, все еще можно поправить. Ведь твоя мать спит.

      Она быстро собрала деньги и драгоценности со стола:

      – Возьми, возьми все это. Отнеси домой. Иди домой, Кром. Никто ничего не узнает. Иди домой.

      Он удивленно смотрел на нее:

      – Что ты говоришь? Разве не ты сама…

      Она взяла его за руку:

      – Кром. Я тебя прошу. Иди домой, Кром. Ну да. Я сама уговорила тебя. Но я тогда не понимала. Тебе не надо. Нельзя. И зачем тебе Россия? Ведь ты англичанин. Кром, возьми жемчуг, возьми деньги. Иди домой.

      Он покачал головой:

      – Перестань, Лиза.

      – Кром, я тебя умоляю, иди домой.

      Она старалась засунуть деньги в его карманы. Он взял ее руки в свои и, нагнувшись, заглянул в ее глаза:

      – Так не ведут себя храбрые женщины.

      – Если ты любишь меня, Кром, я прошу тебя.

      – Именно оттого, что я люблю тебя. Теперь все равно поздно. Я все равно уже погиб. Я вор. Единственное, что мне осталось в жизни, – это ты.

      – Кром, но ты не подумал. Ведь тебя могут убить в России.

      – Но ведь и тебя могут убить. Мы будем вместе. Я очень несчастен. И я совсем не так дорожу жизнью.

      Он обнял ее:

      – Поцелуй меня, Лиза. Не будем говорить об этом.

      Она подняла к нему лицо, увидела его светлые, еще совсем детские глаза и, задыхаясь от нежности, страха и жалости, почувствовала на своих губах его горячие губы. И вдруг сквозь поцелуй, сквозь стучащую в ушах кровь, сквозь нежность и жалость донесся тихий шорох. Тихий, еле слышный. Лиза откинула голову назад и, все еще глядя в светлые, детские глаза, прислушалась. За дверью что-то слабо щелкнуло. И все стихло.

      – Что это? – Она снова приблизила губы к его горячим губам, закинула руки за его шею, слабея от страха, жалости и нежности, цепляясь за него, чтобы не упасть.

      – Как ты побледнела. Тебе дурно?

      – Нет, нет. Поцелуй меня еще раз, Кром, милый Кром.

      Она прижалась к нему, потом быстро сняла руки с его плеч и отодвинулась.

      – Подожди. Сядь на диван.

      – Ты уходишь?

      – Нет, нет. Подожди, Кром, я сейчас.

      Она тихо подошла к двери, взялась за ручку. Дверь не поддавалась.

      «Заперто, – подумала она. – Снаружи заперто. На задвижку».

      Она ничего не сказала. Она молча подошла к окну, раздвинула занавески и открыла окно. Луна ярко освещала сад, гладкая стена под окном блестела. Ни водосточной трубы, ни уступа. Если спрыгнуть, сломаешь ногу.

      Она закрыла окно,