Елисейские Поля. Ирина Одоевцева

в кресло и взяла журнал.

      Она не беспокоилась, мысль о том, что что-нибудь дурное могло случиться с ее сыном, даже не пришла ей в голову.

      Она рассеянно перелистывала журнал. Она не читала, она думала. Она думала о своей жизни, о своем муже, убитом на войне. Он был такой большой, белозубый, веселый. Она улыбнулась своим воспоминаниям совсем так же, как улыбалась когда-то мужу. Кром становится удивительно похож на отца. И она с тем же удовольствием, с каким вспоминала сейчас мужа, стала думать о сыне.

      Дверь бесшумно открылась, и вошел Кромуэль.

      – Как вы поздно, Кром. – Она, улыбаясь, отложила журнал. – Хорошо веселились?

      Он покраснел:

      – Отлично, спасибо.

      – Я хотела только дождаться вас, чтобы сказать вам спокойной ночи. Спите спокойно, Кром. Я рада, что вам весело тут.

      Она встала и поцеловала сына.

      – У меня к вам просьба, мама. – Он еще гуще покраснел. – Здесь очень хорошо, но чертовски дорого. – Он сделал ударение на «чертовски». – И мне…

      – Разве так уж чертовски? – рассмеялась она. – Вам нужны деньги? Пятьсот франков хватит? – Она еще раз поцеловала его и пошла к двери, но на пороге остановилась. – Вы не играете ли в баккара, Кром?

      – Нет.

      – Пожалуйста, не играйте. Так я вам завтра утром дам деньги.

      Он сделал шаг к ней:

      – У меня еще просьба. Я хотел бы поехать в Париж в этот вторник, один.

      Она покачала головой:

      – Нет, милый Кром, вы ведь знаете, что мы едем в Париж через две недели, первого октября. И раньше вы не поедете. Вы уж как-нибудь устройтесь.

      И она, кивнув на прощанье, вышла из комнаты.

      7

      Было двенадцать часов. Горячее розовое солнце высоко стояло на блестящем небе. Белые волны вздымались и падали. Купающиеся прыгали, держась за веревку. Из казино заглушенно и взволнованно доносилась музыка.

      Лиза лежала рядом с Кромуэлем на горячем песке.

      – Кром, дайте руку. Вам не грустно?

      – Грустно? – удивился он.

      – Но ведь я уезжаю.

      – Да. Но через две недели я буду в Париже.

      Она вздохнула и задумалась.

      – В две недели может столько случиться. Может быть, через две недели ни Парижа, ни Биаррица не будет. И дороги в Париж не будет. И нас.

      Он рассмеялся:

      – Ну куда же все денется?

      – Исчезнет, рассыплется, улетит. А если все и останется, то ведь так, как сейчас, никогда не будет. Может быть, даже лучше будет, но не так, как сейчас. – Она покачала головой. – Нет, и лучше не будет, а хуже. Ведь всегда чем дальше, тем хуже. Разве вы не замечали?

      Он ничего не ответил.

      Она повернулась на бок и придвинулась к нему, поджимая голые ноги. От ветра ее короткие светлые волосы поднимались вокруг лица, как сияние.

      – Ах, Кром, – вздохнула она, – я не хочу уезжать от вас.

      Она встала, кутаясь в мохнатый халат, и подошла к самой воде.

      – Знаете, я хотела бы уплыть далеко-далеко, выбиться из сил, утонуть. Как, помните, та девочка.

      Она смотрела в море.

      – Изольда, – тихо позвал